Нет, ничего такого. Оказывается, собака у соседа подохла, мраморный дог, старый уже был. Тяжелая собачатина, мясом кормленная, одному – никак… Нет, ну главное, ночь, луна, и этот с топором входит… А Леха, прикольщик…
Бабай, все еще вспоминая, коротко хохотнул. Покосился на собеседника.
Закраевский не улыбнулся, даже лицом не дрогнул. Равнодушно смотрел в окно.
С тридцатого этажа башни Москва-Сити, где располагался ресторан «Вершина», вид открывался до самых спальных окраин, тонувших в голубой дымке. Если смотреть сверху, отстраненно, вид действительно ничего себе, мельком подумал Бабай. Люди – как точки мушиного дерьма, дома – коробки, на серых лентах шоссе толпятся разноцветные игрушечные машинки. По летнему времени народа в столице вроде бы поубавилось, но все равно пробки. Город. Муравейник и есть муравейник – только челюсти кругом щелкают…
Бабай гулко откашлялся. Покрутил толстой шеей. Непонятно, слышал его Закраевский или нет. Раздражающая манера Севера – смотреть мимо собеседника. Впрочем, когда смотрит прямо – это еще хуже.
Глаза у Закраевского необычные. Зеленые, но при этом разные. Левый – тусклого цвета болотной тины, правый – яркий, почти изумрудный. Встречаясь с ним взглядом, поневоле теряешься, никак не можешь ухватить разницу вроде бы одинаково зеленых глаз.
Хотя дело даже не в этом. Тяжелый у босса взгляд – это точно. Давит на плечи, как рюкзак с кирпичами.
– Дурак. – Закраевский, наконец, оторвался от панорамы, глянул на него мельком.
– Леха-то? – придурковато прищурился Бабай. – Ну, шеф, зачем же сразу так-то… Ну не Аристотель, конечно. Но и не так чтоб уж совсем…
– Я не про Леху. – Север, наконец, усмехнулся. По-своему, едва уловимой судорогой губ и щеки.
Скривился, как сатана на алтарь, мелькнуло у Бабая. С Севером и сравнения-то получаются все больше библейские. А что, разные глаза – признак дьявольщины, по всем древним канонам. Не захочешь, а вспомнишь об этом, встретившись с Севером Семеновичем Закраевским, референтом министра финансов России, владельцем одного из крупнейших в стране банков, многих добывающих компаний, перерабатывающих заводов и еще кучи всякого прибыльного, вплоть до популярной пасквильной газетенки, желтой, как гепатит.
Бабай сделал вид, что до него наконец-то дошли слова босса. Он шумно поскреб щетину, потупил глазки и шмыгнул носом. Конечно, маленького человека обидеть каждый может. Ему, маленькому человеку, в большой жизни сложно и неуютно.
Бабай, он же – Антон Игоревич Бабайцев, генеральный директор охранного агентства «Нас рать!» (когда-то придумал название в порыве похмельного вдохновения), любил прикидываться этаким простецким парнем, недалеким, как пень, зато своим в доску. Огромный, всегда небритый, он неделями не менял линялые толстовки и старые джинсы, привольные в пузе. Жизнь на три буквы «Б» – бабло, бабы, бутылки. Сказать кому, что в молодости он написал диссертацию по государственному устройству Руси времен Бориса Годунова – эти кто-то немало бы удивились. «Бабай? Да у него в голове полторы извилины, да и те от горла к желудку!».
Многие покупались на его маску. Только не Закраевский. Этот знал и про диссертацию, и про многое другое, чего, казалось бы, никто знать не должен.
Странный он, Север. А сказать честно – страшный!
До встречи с Закраевским Бабай искренне полагал, что его в жизни уже ничто не может испугать. Это его-то, Бабая?! Это теперь-то, когда за плечами путь из рядовых быков рыночного рэкета в пахана с собственной фирмой? Да что ему бояться, когда всем наелся, когда не радуют даже бабло-бабы-бутылки, когда по утрам просыпаешься с вялым, стариковским безразличием к новому дню. Но Закраевского он испугался сразу, интуитивно. Точно так же в горах Средней Азии молодой пограничник Антоша Бабайцев, залетевший «в сапоги» после нехорошего происшествия в аспирантуре историко-архивного института, так же интуитивно боялся змей. Больше всего боялся именно змей, хотя на путях крепнущего наркотрафика солдат поджидали куда более весомые ужасы.
Этот иррациональный, безотчетный, но не оставляющий страх его самого злил. Заставлял ершиться в глубине души и вслух ерничать, подпуская Разноглазому мелкие шпильки, вроде дурашливого рассказа про соседа с топором. Как шпана, показывающая кукиш в спину менту, сам понимал…