Язгулемский хребет. Водораздел выглядит даже привлекательно: ни скальных стенок, ни острых зубьев, подходы хорошие, а плавная, покрытая плотным снегом (фирном) седловина как бы приглашает к перевалу. Никакого сравнения с тем страшным гребнем Рушанского хребта. А идти через этот гребень что-то не хочется. Сформулировать причину этого нежелания не удается. Наверное, именно такие состояния и называют предчувствиями. Долго сижу, вглядываясь в перевал и испытывая состояние раздвоенности: здоровый рационализм борется во мне со смутным, ничем, казалось бы, не оправданным нежеланием идти на перевал. Наконец, рационализм отступает, и, тяжко вздохнув об утраченном втором профиле и по поводу сохранившихся в нас неосознанных звериных страхов, возвращаюсь назад по тому же склону. Через месяц мне все-таки довелось взойти на склон с противоположной стороны и приблизиться к тому самому перевалу. И тут я увидел, что плавная седловина, так манившая меня месяц назад, переходит в снеговой козырек метра в два шириной. Пойди я тогда по «легкому» пути, ступи на этот козырек — и… не писать бы мне эту книжку!
Так что же это было? Никакое, конечно, не предчувствие, а именно та самая интуиция, которую точнее можно назвать неосознанным опытом. Вот вам и определение. Снежного козырька я тогда не видел и не увидел бы его, даже ступив на водораздел. Но многолетний опыт подсказывал, что здесь что-то не так. Видимо, сама топография гребня, конфигурация снежника, направление ветра или что-нибудь еще «предупреждали» об опасности. Будь я тогда новичком в горах, я бы этих предупреждений не услышал. Вдумываться в это «что-то не так» я тогда не стал. Вместо анализа сработал опыт. Именно этот неосознанный опыт позволяет быстро шагать, не вдумываясь в быстро сменяющуюся под ногами обстановку, по горной тропе, на которой любой шаг может оказаться роковым. Этот опыт заставляет бывалого водителя придержать машину перед шагающим по тротуару «как-то не так» пешеходом, от которого не знаешь чего ждать. Вот это и есть интуиция. Она сродни профессионализму. Неосознанный опыт нужен профессионалу иной раз не меньше, чем осознанный. Но именно потому, что опыт неосознан, даже сами профессионалы не всегда могут объяснить, в чем дело. Бессильные объяснить свое поведение в том или ином случае, люди опасных профессий иногда прибегают ко всякого рода приметам, не имеющим ничего общего с сутью дела.
Набор примет бесконечен; отсюда и легенда о суеверности этих людей. На самом же деле все правильно. Без мистики.
Жизнь на склоне
По склону вниз движутся не только массы обломочного материала, но и почвы. Дожди и талая вода вымывают из них мелкозем, который сносится вниз, взмучивает воду в реках и выносится на равнины Средней Азии. Из почв, покрывающих склоны, вымываются легко растворимые вещества, и это называют химическим стоком; свои химические вещества из почвы вымываются и сносятся вниз, зато сверху в нее привносятся растворенные вещества, вымытые из почв верхних поясов. Поэтому принято говорить, что почвы на склонах гор смытые или намытые. Это совершенно особые почвы, которые встречаются только на склонах гор и у их подножий. В отличие от почв, нормально развивающихся на горизонтальных поверхностях, почвы склонов бывают обедненными, малоплодородными, каменистыми. Они обычно не засоляются, в них легко проникают вода и воздух, они рыхлые, или, как принято говорить, легкие. На таких почвах и растения поселяются особые, не переносящие засоления, требующие обогащения почвенного слоя воздухом, проницаемости этого слоя для воды, которой в среднеазиатских горах почти всегда не хватает. Эти растения в большинстве своем ксерофитны (засухоустойчивы), но в отличие от ксерофитов равнинных пустынь они живут только на легких, незасоленных почвах. А такие почвы только на склонах гор. Поэтому и сама группа этих растений названа нагорными ксерофитами. Это растения-подушки, колючие, полушаровидные, похожие на ежей: акантолимоны, эспарцеты и многие другие. Более 90 процентов растений-подушек живет именно в горах, причем как раз на склонах. И эти растения — тоже необходимая часть того, что мы называем жизнью на горном склоне, жизнью особой, непривычной, полной неожиданностей и интересных явлений.
ПО ВЛАЖНЫМ ГОРАМ АЗИИ
В горных лесах Дарваза
Еще вчера лил изнывали от жары и жажды. Температура в тени доходила до 42 градусов. Позади осталась знаменитая Тигровая Балка — заповедник, в котором уже лет двадцать как не видели ни одного тигра. А заросли гигантских злаков по нижнему Пянджу скрывали всякую прочую живность, безвредную и опасную. Духота была такая, что тело покрывалось противным липким потом. Потом пошли сухие широкие долины Южно-Таджикской депрессии. Влажной духоты уже не было, но солнце пекло еще беспощаднее. А тут еще нечаянно опрокинули последнюю флягу с пресной водой, и полдня работать пришлось «всухую». Все почернели, высохли, пропылились, обгорели. Машина то мчалась по плоской, как стол, равнине, то, ворча, забиралась на пологие предгорные холмы — адыры. Кругом ни деревца, только наполовину высохшие невысокие травы. Почва потрескалась, вода в колодцах была соленой, мотор постоянно перегревался, а по земле в обилии ползали здоровенные мохнатые науки — фаланги, хотя и не очень опасные, но не создававшие праздничного настроения. Это было вчера.
А сегодня все иначе. Мы едем среди гор. Тепло, но не жарко, а в тени даже прохладно. С гор сбегают прозрачные ручьи с ледяной водой — пей сколько угодно! Вместо однообразной равнины кругом зеленые склоны. Гигантские зонтичные травы, яркие цветки коровяка, алтея, инкарвиллеи, скабиозы, местами злаки высотой до пояса: ежа, пырей, мезофильные виды рэгнерий. А главное — леса.
Машина тянет вверх по долине Обихингоу. Слева — хребет Петра Первого, справа — Дарвазский. После безлесной знойной равнины пышность здешних лесов кажется особенно приятной. На речных террасах — рощи грецкого ореха. Орехи еще зеленые, есть их пока нельзя. Вот к осени они созреют, подсохнут, с них опадет зеленая мякоть, от которой чернеют пальцы, и обнажатся сами орехи, причудливо изборожденные извилинами. Их будут собирать, мешками грузить в машины и отправлять вниз, в города. Рядом деревья шелковицы — тутовника. Многие из них уродливо искалечены: ветви обрубают на корм шелковичному червю. Стволы толстые, а крона вся состоит из тонких молодых, радиально растопыренных побегов, тех, что успели отрасти после обрубки. Ягоды тутовника сладкие, водянистые. Их едят и в сыром виде, и сушат, и перемалывают на муку. Варят из них и патоку — черную, густую, как смола, и очень сладкую. Полезное, многострадальное дерево — шелковица.
Под ореховыми и тутовыми деревьями — кустарники: алыча, миндаль, боярышник. А под ними густой травостой из среднегорных растений со странными названиями — кровохлебка, крестовник, недотрога. На осветленных опушках этих террасовых рощ растут кусты шиповника, жимолости, караганы, дикой вишни. Пышный растительный покров.
На склонах гор — тоже леса. Кленовые, ясеневые, можжевеловые, даже березовые. Но больше всего кустарников. Через их заросли нелегко пробраться. Колючие кусты кокандского желтоцветного шиповника свирепо цепляются за одежду, оставляют царапины на коже. Кусты экзохорды так плотно покрывают склон, что иной раз их уж лучше обойти. Кусты жимолости. Кусты держидерева, иудина дерева, крушины, боярышника, миндаля, вишни. Все это бывает перевито ползучим ломоносом. А где кустарники пореже, там жгучие перья уже знакомого нам югана — прангоса кормового. Обычно где-то рядом с ним растут толстые дудки ферулы с едким смолистым запахом. Это зонтичное растение зовут камоль. Рост у него тоже немалый — иной раз до двух метров. И тут же, в рост человека, таран (растение из семейства гречишных) с белыми кистями соцветий. В таких зарослях не то что пеший, а и всадник заблудиться может. Иногда даже трудно бывает определить, чего вокруг больше — кустарников или этих гигантских трав. Выше 2500 метров зонтичные начинают явно преобладать. А ниже они заполняют всю не заросшую деревьями и кустарниками поверхность склонов. В зарослях им не развернуться: кустарники их закроют от солнца, задушат и вытеснят.