А с юга на север на равнинах тоже становится холоднее. И на карте видно, как в том же направлении меняется растительность. Зеленая полоса мятличников и осочников сменилась к северу солянковыми пустынями. Рядом — пески Каракумов с саксаулами, песчаной акацией и разными засухоустойчивыми травами. А севернее пошли полынные пустыни. На карте они разлились светло-коричневой полосой по всему Центральному и Северному Казахстану, а на востоке выплеснулись в Монголию. Это уже не высотные пояса. Это широтные зоны; высота местности на равнинах меняется мало, и похолодание здесь наступает уже от изменения широты местности. Вот растительные сообщества и занимают пригодные для них температурные полосы — зоны. Итак, растительность распределилась по широтным зонам и высотным поясам.
На карте все яснее, чем на местности. Зато сколько труда пришлось затратить, чтобы получить эту ясность. Впрочем, на той карте, что лежит перед налги на полу, как мозаика из десятков листов, ясно еще не все. Пользоваться такой картой очень трудно, она слишком огромна, ее не повесишь ни на какую стену. Разве только на стену высотного здания МГУ снаружи. И подробностей на этой карте слишком много. За ними теряются общие закономерности размещения растительного покрова. Эту карту надо генерализовать, а проще говоря, обобщить, укрупнить на ней многочисленные контуры, масштаб же карты — уменьшить. Начинается новая кропотливая работа. Наконец закончена и она. Теперь карту можно повесить на большую стену. Мелкие контуры на карте исчезли, они влились в крупные. Пояса в горах превратились в узенькие ленточки. Упростились и условные обозначения. Теперь такую карту легче читать, иначе говоря, рассматривать и понимать. Но и эту карту читать могут только специалисты: в ней все еще много подробностей, «мешающих» общему обзору.
Карту генерализуют еще и еще раз. И вот карта растительности Советского Союза висит на стене в студенческой аудитории. В каждом ее сантиметре — 40 километров. А в школьной настенной карте — 80 километров в сантиметре. Вся растительность страны как на ладони. Пояса в горах почти исчезли, оставлены только главные, да и те объединены, генерализованы. Видно, как с севера на юг сменяются растительные зоны — тундры, леса, степи, пустыни… Подробностей на такой карте мало — одни закономерности. Зато студенту и школьнику все ясно. Им не нужно проходить весь тот мучительный путь, по которому шли геоботаники. Учитесь, ребята. Учитесь, товарищи студенты. Тысячи геоботаников, чертежников, картографов тысячекратно облегчили ваш труд, вложив в создание карты свой.
Кapmy требуют производственники
Ну и что? Выходит, вся эта титаническая работа проделана только для того, чтобы учились студенты и школьники? Нет, конечно, хотя и это немало.
Листы подробнейшей карты, что лежали перед нами на полу — на середине пути к настенной карте, — это листы карты производственного масштаба. Их ждут производственники, которым нужны как раз подробности. Ждут с нетерпением.
Из министерств сельского хозяйства среднеазиатских республик к геоботаникам едут землеустроители, агрономы, кормовики: когда будет готова карта? Звонят из министерств лесного, водного хозяйства. Карта растительности всем им нужна, как говорится, позарез. Ведь растительность — это кормовые, лесные, промышленные ресурсы. Геоботаники не только наносят на карту растительные группировки, но и оценивают их с хозяйственной точки зрения. Каждый контур на карте растительности имеет паспорт. В нем указывается масса полезных сведений. Например, урожайность естественного травостоя, причем по группам: столько-то центнеров поедаемой травяной массы с гектара (поедаемой скотом, конечно), а столько-то непоедаемой. С помощью специального прибора, планиметра, по карте вычисляется площадь каждого контура — столько-то гектаров. Теперь можно вычислить и кормозапас контура. В паспорте указывается также, в какое время года лучше использовать травостой, нет ли на территории контура ядовитых растений, далеко ли от скотопрогонов расположены водопои и т. д. Теперь специалисты из Министерства сельского хозяйства могут планировать развитие общественного животноводства и кормовой базы для него с открытыми глазами. Землеустроители смогут теперь справедливо распределить угодья между хозяйствами. Перед ними карта растительности и паспорта на каждый контур. Все это сделали мы с вами — геоботаники.
А в Министерстве лесного хозяйства по нашей карте вычисляют запасы древесины разного качества, определяют, где и с какой интенсивностью рубить, а где сажать лес. Работники водного хозяйства установили по материалам нашей карты причину снижения водообеспеченности такого-то района. Почвоведы тоже склонились над картой растительности: где-то весенние воды смывают почву со склонов гор, роют овраги, снижают хозяйственную ценность земель. Карта объяснит им причину и подскажет пути ликвидации бедствия. Карту растительности изучают экономисты статистики, фармакологи, охотоведы, строители. Она нужна всем не только студентам и школьникам.
А теперь, когда рассказ о геоботанической карте прочитан переберемся из влажных высокогорий в сухие нагорья.
НЕСКОЛЬКО РАССКАЗОВ
О СУХИХ НАГОРЬЯХ АЗИИ
Высочайшие пустыни мира
Старый киргиз-чабан долго приглядывался к Сергею, нашему попутчику-геологу: «Где-то я видел тебя». Сергей смеялся: он впервые в Азии, москвич, и вряд ли чабан мог встречать его раньше. Разве только в Москве? Нет, в Москве старик не бывал.
В юрте чабана мы доедали вкусный каймак с лепешкой. Потом внесли самовар. Предстояло длительное, почти ритуальное чаепитие. И тут чабан просиял: «Вот где я тебя видел!» На старинном медном самоваре были выбиты медали, и на одной из них был профиль экс-императора всероссийского Николая II. Мы покосились на медаль, на Сергея и… повалились на кошмы от хохота: и впрямь похож. И бородка такая же. Настроение у Сергея явно испортилось. Полтора месяца бережно отращивать и холить бородку, чтобы вернуться в Москву с видом мужественного горопроходца, и вот, поди ж ты, такое оскорбительное сходство. Через час Сергей сидел уже гладко выбритый и только вздыхал по мужественной бороде. И мы искренне сочувствовали ему. Ведь борода здесь — не только украшение, но и защита. Предстояло еще месяца два, до самой осени, работать на холодном, сухом, ветреном нагорье. И постоянное бритье превращалось здесь в сущее мучение: кожа на лице обветривалась, трескалась, шелушилась, покрывалась болезненными красными пятнами от раздражения. Мыльная пена мгновенно высыхала. Да, борода здесь действительно, как говорится, не роскошь, а предмет необходимости.
Солнце садилось, и мы спешно начали ставить палатку невдалеке от стойбища. Ночевать в юрте тепло, но запах горелого кизяка мешал бы. А не поставь вовремя палатку — замерзнешь. Стоит солнцу уйти за горы, как начинается лютая стужа. Вода замерзает. Холодный ветер выдувает из спального мешка тепло, и единственное спасение — палатка. В ней хоть и тесновато, зато теплее. Днем же на солнышке и без того тепло, даже жарко бывает. А зайдешь в тень скалы — снова холод забирается под штормовку. Почти как на Луне. Это и есть тот самый резко континентальный климат, которым отличаются высокие нагорья Азии.
Климат этот свиреп. Начать с того, что нагорья расположены на огромных высотах. На сыртах Тянь-Шаня днища речных долин и озерных котловин лежат на высоте 3200–3700 метров. На Восточном Памире еще выше — до 3500–4500 метров, а в Центральном Тибете — даже на высоте до 5200 метров над уровнем океана. Эти долины и котловины широкие, плоские, как стол. Машина едет по ним, как по казахстанской степи, без дорог, в любом направлении. Горы вокруг невысокие, поднимаются над долиной километра на полтора-два. И пологие. Типичные среднегорья, вроде тех, что вклиниваются с юга в плоские пустынные равнины Турана. Только у этих подножие находится на высоте не 400, а 4000 метров. Вот эти широкие долины и явно среднегорного облика пологие хребты, поднятые горообразованием на огромную высоту, и называют нагорьями. В центре Азиатского материка их несколько: огромное Тибетское нагорье, значительно меньшее Восточно-Памирское да сырты Центрального Тянь-Шаня.