Забегая вперед, скажу, что и сейчас эти две концепции исповедуются последователями двух выдающихся путешественников и ученых прошлого века и число этих последователей «разного знака» возросло до нескольких десятков. Среди них есть геологи, географы, ботаники, зоологи, археологи. И обе концепции пока существуют, как говорится, на равных. Стоит ученому, считающему Памиром только нагорную часть страны, опубликовать материал в пользу своей (а по существу — Д. Л. Иванова) концепции, как сторонники широкого понимания Памира (последователи взглядов II. А. Северцова) тут же публикуют свою работу и доказывают, что материал, опубликованный «противником», истолкован им неверно. Тотчас же следует ответный «удар» с нагорного Памира… и так далее.
Первые впечатления
По это все было потом. А пока я читал толстые книги и тощие статейки, просматривал карты, и никакой своей точки зрения по этому вопросу у меня тогда быть не могло. Сначала надо было поехать на Памир самому и поработать там.
И я поехал. Это было осенью 1952 года. Поездка ничем особенным не отразилась в научной литературе. Мировая наука даже не шелохнулась от того, что я проделал несколько тысяч километров в автомашине из Душанбе в Ленинабад, оттуда в Фергану, в Ош, а из Оша на юг, через Алайскую долину, Восточный, нагорный Памир, с которого спустился в узкие, глубокие теплые долины Западного Памира, или Бадахшана, как его называл мой друг и коллега Кирилл Владимирович Станюкович. Я только глядел во все глаза на тусклую зелень цвета хаки в Алайской долине, на снежные гребни Заалайского хребта, на пастельные тона Восточно-Памирского нагорья, на широченные его долины, почти голые, покрытые щебнем, галькой да редкими кустиками терескена, на ленточки лесов, вытянутые по дну узких ущелий Западного Памира, на каменистые крутые склоны гор, на синее-синее небо без единого облачка… Смотрел и… ничего не понимал. То есть понимал, но мало. Поездка — это еще не работа: она дает впечатление, но не материал для научных заключений. Впечатление же сложилось такое, что Д. Л. Иванов и К. В. Станюкович, пожалуй, правы. Очень уж резким был переход от нагорья к долинам, лежащим западнее. Только что ехали по широкой, холодной, щебнистой долине на высоте более 4000 метров и миновали перевал Кой-Тезек, как тут же машина «засерпантинила» резко вниз, и через час мы уже тряслись по дну узкого ущелья, уклоняясь от ивовых ветвей, грозивших выхлестать глаза тем, кто сидел в кузове грузовика. На нагорье вокруг была высокогорная пустыня, а тут — леса в поймах! Такой контраст не может остаться незамеченным. «Только слепой не увидит, что все разное», — сказал Кирилл Владимирович. И я порадовался, что я не слепой, поскольку разницу увидел. Увидел дальше и поля, которых не было на нагорье, и сады на конусах выноса. За пять часов автомобильной езды мы спустились от холодного нагорья в теплые узкие долины Западного Памира, с 4000 до 2000 метров абсолютной высоты. Контрасты били в глаза, напрашивались на обобщения, назойливо кричали о себе: там, на нагорье, долины широкие и плоские, а тут узкие, углубленные; там дно долин серое, здесь — зеленое; там пастбища, здесь — пашни; там киргизы, здесь — таджики…
С этим впечатлением, я и улетел самолетом из Хорога в Душанбе, навсегда заболев Памиром.
Может ли ошибаться карта?
Через год я махнул рукой на удобную жизнь в Душанбе и поселился в Памирском ботаническом саду, самом высокогорном в Союзе (2320 метров над уровнем моря), в восьми километрах от Хорога, центра Горно-Бадахшанской автономной области. Директор и создатель сада Анатолий Валерьянович Гурский, пригласивший меня на работу, вышел со мной на обрыв к бурлящему внизу Гунту, обвел широким жестом обступившие сад четыре горных хребта и сказал: «Ноги есть, голова на плечах, возраст хороший, снаряжение кое-какое найдем, коней дадим — действуйте. Оглядитесь сначала. Поползайте, присмотритесь, а к концу сезона доложите, чем именно будете заниматься. Со своей стороны могу предложить несколько проблем…» — и Анатолий Валерьянович тут же, на обрыве, разъяснил мне, что проблем на Памире много, а затем в течение двух часов излагал суть этих проблем. Он щедро ронял идеи, которые, казалось, Нужно только подобрать, любовно оглядеть — и можно украшать ими любую научную работу, как новогоднюю елку блестящими шариками. Это была изумительная, талантливая импровизация. Позже я привык к таким «фейерверкам», но тогда он ослепил меня. После этой беседы я всю ночь жонглировал чужими идеями, не зная, как к ним подступиться. А наутро ушел в маршрут, рассудив, что> горы сами подскажут мне нужное направление.
Полез я вверх по каменистому ущелью в глубь Шугнанского хребта. Возле узенького ручейка, катившего вниз мутную воду, я изредка встречал знакомые мне по Гиссаро-Дарвазу растения. Вот юган, вот камоль, таран, вот полуметровый кустик дикой вишни с вяжущими плодиками. У ручья, превышая меня ростом, раскинул зонтики борщевик. Вроде бы все знакомо. Но стоило отвернуть от ручья в сторону, как старые знакомые исчезли и горные ботинки зашуршали по сухим незнакомым полыням, с хрустом ступали в колючие полушаровидные (как ежи) подушки акантолпмонов. Еще выше среди этого царства полукустарников засверкали на солнце ости ковылей.
А я искал луга, так щедро расплесканные зеленью на обзорных картах растительности. И иногда находил их — пятнышко в несколько квадратных метров возле родника или ленточку шириной до двух метров вдоль горного потока. Ничего похожего на пышные крестовниковые, льновые и гераниевые, не говоря уже о пионовых, луга Гиссаро-Дарваза.
К ночи я спустился, полный сомнений, в сад. Назавтра снова ушел в горы, но уже в Шахдаринский хребет. И опять никаких обширных лугов не обнаружил. Первые два месяца я только и делал, что ходил, ходил, ездил на машине и снова ходил по Язгулемскому, Рушанскому, Шугнанскому, Шахдаринскому хребтам и все пытался сопоставить действительность с тем, что я видел на карте растительности. Где-то к середине сезона стала вырисовываться крамольная мысль, что карта врет. Не нашел я лугового пояса на Западном Памире, и все тут.
Поделился результатом с Анатолием Валерьяновичем. Он усмехнулся и сказал, что этого пояса здесь и быть не может из-за сухости: осадков-то всего 200 миллиметров в год выпадает, а то и меньше, откуда же на склонах взяться влаголюбивым лугам?
— А карта как же?
— А что карта? Ее тоже люди составляют, а людям свойственно ошибаться, особенно когда они рисуют карты, сидя в кабинетах. Составляли карту. Материала по Западному Памиру не было. Взяли да и «протянули» луговые контуры Гиссаро-Дарваза на восток, вот и вся разгадка.
Откровенно говоря, я и сам подозревал что-то подобное, но так вот прямо не поверить авторам карты как-то не решался.
Решение принято
Но если так, то выходит, что Западный Памир и Гиссаро-Дарваз в отношении растительности не одно и то же? К концу сезона это стало очевидно: лесного пояса на Западном Памире нет, лугового тоже нет, вместо пышных зонтичных на склонах растут полыни, колючие подушки, жесткие колючие травы — кузинии. да изредка степные ковыли. Сухо здесь. Растительность на склонах ксерофитная. А леса и луга только тянутся ленточкой вдоль рек и потоков да яркими зелеными пятнышками сверкают у родников. Дороги на Западном Памире проложены вдоль речных русл, и едущий по дороге путешественник видит стоящие по сторонам густые ивняки, зеленеющие на конусах выносов поливные посевы, кишлачные сады. Все это производит впечатление и само по себе, а уж по контрасту с пустынным нагорьем — особенно сильное. Но если отвлечься от «придорожных» впечатлений, подняться вверх по склонам гор, то обнаружится, что вся юта зелень — всего лишь неширокая полоска, вытянутая вдоль узкого днища глубоко врезанной речной долины. Кругом же — пустыня. Горная пустыня.