На древней морене поблескивают плодики зайцегуба зеравшанского. Сам зайцегуб — лекарственное растение. Он содержит огромное количество биологически активных веществ. Фармакологи, как говорится, рвут его с руками, но только не в прямом смысле: зайцегуб колюч.
Высота 3500 метров. Кругом колючие подушки акантолимонов. Продолжаем подъем. На альтиметре уже 3900. Тем, кто не в сапогах, а в ботинках, стало трудно шагать. Вокруг колючетравье. Острые иглы красно-бурой кузинии хлещут по голени, прокалывают комбинезон, мешают спокойно думать. А подумать есть над чем. Эта кузиния на Западном Памире распространена очень широко, а на высотах от 3600 до 4000 метров по Шахдаре она образует иногда самостоятельную полосу колючетравной растительности вместе со степными злаками. И чем доступнее склон, тем больше кузинии и меньше злаков. Похоже, что эти заросли вторичные и возникли на месте, где раньше были злаковые горные степи. Из века в век на доступных участках этих степных склонов выпасали скот. Животные стравливали вкусные злаки и ослабляли злаковую основу степей. А на месте стравленных злаков стала поселяться эта кузиния. Уж ее-то стравить нельзя: она вся покрыта острыми шипами, и скот предпочитает обходить ее стороной. Так, постепенно позиции кузинии в растительных сообществах укрепились настолько, что образовалась вторичная степь — колючетравная.
Однажды приехавший на Памир физик спросил меня: почему здесь все растения или колючие, или вонючие? И это правда. Многие растения в горах Средней Азии если не колючие, то обладают резким эфирным запахом: полыни, котовники, душица, змееголовники — многие. Причина та же самая: систематический выпас скота на склонах. Беззащитные поедаемые травы стравливаются, а «колючие» и «вонючие» остаются и успешно размножаются. Но кузинии встречаются не везде. Рядом склон покруче, и там на мелкоземе преобладают злаки — беломятлик, ковыли, типчак, рисовидка, мышехвостник, рэгнерии. Здесь наветренный участок, зимой скапливается снег, увлажняет почву, не допускает сюда раньше времени скот, срок выпаса сокращается, и злаковая степь сумела выстоять против бараньих орд.
Абсолютная высота 4200. Начинается криофитон. Здесь он чуть богаче того, что мы видели, когда поднялись на Шахдаринский хребет. Местами растительность почти сомкнута; зимой здес^^ь много снега. Рельеф становится плавным, волнистым. Выходим на озерное «плато» Шугнанского хребта.
Озерное «плато»
Вообще-то это вовсе не плато. Просто пять рек, стекающих с Шугнанского хребта и в Гунт, и в Шахдару, берут начало очень близко друг от друга. Верховья их расширены, выположены, отутюжены древними ледниками, изобилуют ледниковыми озерами, над которыми нависают ледники современные, а водоразделы между этими верховьями относительно низкие и плавные. И все пять верховьев как бы сливаются в обширную выровненную поверхность, лежащую на высотах 4000–4200 метров, под самыми гребнями хребта. Вот эту-то поверхность мы в обиходе и называем условно озерным плато. Этот участок похож на нагорный Восточный Памир: островок нагорья среди зубчатых узких хребтов Западного Памира.
Только тут повлажнее: часть долин открыта для западных ветров, и в верховьях скапливается немало снега. В растительном покрове господствует криофитон. Пожалуй, нигде больше на Памире нет такого роскошного набора криофильных растений. Уйти отсюда трудно: и красиво тут, и очень уж интересно; опишешь один участок, а рядом, в нескольких шагах, другой, еще интереснее. Там пятно дикого лука, здесь — памирский котовник с фиолетовыми цветочками, подушки сиббальдии, белые и желтые крупки, гусиные луки. Чуть в стороне пучки бескильницы вперемежку с лепешками остролодочников, изящными звездочками стеллярий. Гербарная папка пухнет с каждым километром. Мы карабкаемся на древние морены, спускаемся к кобрезиевым лужайкам у озер, радуемся все новым и новым находкам и… упускаем время для возвращения. Впереди холодная ночевка. Придется подрожать. Зато какие сборы! Ради этого стоит и померзнуть.
А утром вниз, к Гунту. А через день — в путь, на Рушанский хребет. Пояс за поясом, профиль за профилем. Картина понемногу проясняется. От Шахдары до Бартанга всюду растительность образует высотные поясы, сменяющие друг друга снизу вверх в одной и той же последовательности: горные пустыни, нагорные ксерофиты, местами степи — и везде наверху криофитон.
Продолжая путь по меридиану, спускаемся к реке Бартангу.
Бартанг
Спуститься с гор к этой долине не так-то просто. Бартанг — ущелье узкое (кстати, это буквальный перевод самого названия — «узкое ущелье»). Впечатление такое, будто горы прорезали пилой. Эта пила — река Бартанг. Тысячелетиями пропиливает она скалы. Вода в ней коричневая, цвета кофе с небольшой добавкой молока. Ежегодно река выносит несколько миллионов тонн ила, песка, хряща. Горы медленно поднимаются, река так же постепенно врезается в горы. Скалы по бортам долины отвесные, выглаженные врезавшейся рекой, как наждачной лентой. Этот врез превращает долину в глубокий, до 800 метров, каньон. Внизу — плоское русло Бартанга, скалы и осыпи, часто уходящие прямо в воду и от этого особенно подвижные. Кишлаки ютятся на обрывках полуразмытых террас или на старых, подрезанных рекой конусах выноса. От кишлака к кишлаку путь нелегкий. Чтобы обойти скалу, надо подняться до самого ее верха, потом спуститься вниз, и в итоге этого утомительного обхода вы прошли вдоль долины всего метров триста. А дальше новая скала. И так все время.
Местами по скалам проложены овринги навесные тропы. В трещины скал вбивают колья, на колья кладут жерди, на них насыпают хворост, и все это прижимают плитками камня и засыпают щебнем. Получается балкон без перил. Это и есть овринг. Его ширина от силы полтора метра. Длина разная — иногда до 300 метров. Вы идете по нему, внизу река, сбоку отвесная скала, настил дрожит, в нем зияют дыры, через которые сыплется вниз щебень, и вы чувствуете себя, по выражению древнего восточного мудреца, «слезой на реснице». Бывает, что «слеза» срывается… Но идти надо.
Бартангцы придумали способ передвижения и побыстрее, по воде, — турсуки. Несколько вывернутых бараньих шкур, снятых целиком, как чулок, надувают, связывают вместе, крепят эти пузыри на деревянную раму, и получается миниатюрный «Кон-Тики». Плыть на нем опасно даже тому, кто умеет плавать сам. Бартангцы же, как правило, плавать не умеют, и их путешествия на турсуках требуют двойной отваги. Зато быстрее: берега так и мелькают.
Теперь Бартанг уже не тот: здесь начали строить автотрассу.
Бартанг — сухая долина. Осадков здесь чуть больше 200 миллиметров в год. Как и всюду в аридных горах, здесь без полива ничего не вырастишь. Воду отводят от реки и ведут по скалам в арыках, построить которые здесь еще труднее, чем проложить овринги. Вот и ползет зеленой змейкой арык по скалам, осыпям, крутым склонам, донесет воду до клочка земли, выльет ее, и клочок оживает, дает хлеб. Нелегко он здесь дается, этот хлеб. Сейчас в устье Бартанга построили небольшую ГЭС. (Энергии Бартанга хватило бы и на огромную ГЭС, да потребителя нет, нерентабельно.) Воду на поля будут теперь подавать электронасосами. Хлеб будет доставаться легче, но вряд ли дешевле.
Скалы, осыпи, снега, ледники, крутые конгломератные склоны… Все эти земли относятся к категории «неудобных», непригодных для хозяйственного использования. На Бартанге таких неудобей больше 85 процентов. «Остальная» же территория пригодна… если до нее доберешься.
Где искать растительность?
Геоботанику на Бартанге трудно найти объект исследования — типичную растительную группировку. Вдоль русла растительность нетипична, на скалах ее нет, на осыпях — однообразный набор растений, приспособленных к подвижному грунту. Мелкоземистые же склоны расположены где-то высоко над каньоном и не всегда доступны.
Часто я хожу в маршруты вместе с геологами. Но на Бартанге нам не по пути: геологу нужно побольше обнажений, а нам, геоботаникам, побольше задернованных участков. Геологам здесь раздолье, а геоботанику, чтобы добраться до своего объекта исследования, приходится иной раз потратить целый день, а то и два. Однажды в поисках типичной поясной растительности мы три дня бродили по ущелью Раумид. По четыре часа проходили какой-нибудь трехсотметровый откос с головокружительной пропастью внизу, вырубали ледорубом ступеньки в конгломератах, увертывались от падающих сверху камней, задыхались на огромных высотах, а когда вернулись, в пикетажке за три дня едва набралось с десяток полноценных описаний. Через два года, когда карта растительности нижнего Бартанга была готова, наши коллеги с удивлением рассматривали ее. Ну и ну! Не карта, а абстрактная живопись какая-то! Ни одного вытянутого лентой пояса, сплошная мозаика из клочков растительных группировок, как взрывом разбросанных по коричневому фону скальных и осыпных контуров. Вот на эти-то клочки и пришлись «оставшиеся», пригодные для сельского хозяйства земли.