Как и на нашей стороне депрессии, с высотой появляются полынники, фисташники, заросли эфемероидных злаков. За Фай-забадом, по восточному краю депрессии, влажнее. Горы перехватывают приходящие с запада осадки, и склоны там покрыты кленовыми и кустарниковыми зарослями, такими же, как у нас в Гиссаро-Дарвазе. Оказывается, именно сюда, в Каттаган и западную часть провинции Бадахшан, он и продолжается, этот влажный лугово-кустарниковый Гиссаро-Дарваз. Продолжается и загораживает Западный Памир от поступающей влаги. Вот он, перелом! Постепенно картина проясняется. Пока «узоры тарелки» совпадают полностью: поясность растительного покрова такая же.
Гаммадники Гиндукуша
Но дальше начинаются различия. Мы едем на юг, к перевалу Шибар. Когда на высоте 900 метров появляются разреженные группировки гаммады — того самого саксаульника, который мы видели в Вахане, — это не удивляет. На нашей стороне депрессии гаммадники тоже встречаются. Но мы едем сутки, вторые, поднимаясь все выше, все ближе к водораздельному гребню Гиндукуша, а гаммадники не кончаются. Вот они смешиваются с кустиками селитрянки. Там к гаммаде примешиваются полыни, гармалы, солянки. Но гаммада продолжает господствовать до 2900 метров. Это уже неожиданность. Такого мощного пояса саксаульника я не ожидал. В Вахане мощность этого пояса всего 400–500 метров, а здесь — два километра по вертикали!
Становится ясно, что ваханская часть гаммадового пояса на Памире — это жалкий остаток здешних гаммадников, занявших всю нижнюю и среднюю части северных склонов Гиндукуша. Чем дальше на восток, тем больше сжимается этот пояс. Сначала его теснят снизу кустарниковые заросли, потом луга Западного Бадахшана, и, наконец, попав в сухие горы афганской части Памира, верхняя «кромка» гаммадового пояса узеньким ручейком переливается в Вахан и… там иссякает. Отдельные струйки этого «ручейка» пробились не только в Вахан, но и севернее — в долины Ванча и Бартанга. Но там этот «ручеек» давно пересох, и севернее Вахана гаммаду можно встретить лишь на небольших, оторванных друг от друга участках. Картина прояснилась: гаммадники Памира не «с неба свалились», а влились сюда с запада.
Чем топят в Бамиане?
Бамиан — место во всех отношениях исключительное. Туристов сюда привлекают памятники буддизма, сохранившиеся с домусульманских времен, со II–V века. Вырубленные в песчаниках пещеры укрывают огромные статуи Будды. Здесь же, в пещерах поменьше, жили когда-то буддийские монахи и паломники. Сейчас в пещерах живут хазарейцы — представители одного из национальных меньшинств Афганистана. Не то чтобы пещеры были для них предпочтительнее других видов жилья, а просто они остались с буддийских времен, пустовали и были заселены. Вход в пещеру загораживают глинобитной стенкой — дувалом, завешивают чем-нибудь — и как-то живут… Возле каждой жилой пещеры выложены целые штабеля колючих подушек акантолимона. Это топливо. Когда я увидел эти штабеля, исчезло одно недоумение. По всем расчетам, выше пояса пустынь (полынного и гаммадового) должен был появиться пояс колючих подушек. На северных склонах Гиндукуша сухо, почвы щебнистые, и ожидать здесь что-нибудь другое, кроме колючеподушечников, не приходилось. Но колючих подушек вдоль нашего пути попадалось удивительно мало, как, впрочем, и любых других растений. Это озадачивало. Теперь все стало ясно. Просто вдоль дороги акантолимоны были выкорчеваны на топливо.
В безлесных сухих горах проблема топлива всегда стоит очень остро. Там, где развито скотоводство, жгут кизяк — высушенный навоз. Где скота мало, корчуют полукустарники — терескен и полыни. Но чтобы добирались до колючих подушек, которые и в руки-то взять боязно, — такое я видел впервые. Вокруг Бамиана полукустарники корчевали веками, пока не свели их почти вчистую. Тогда и взялись за колючие подушки: ведь топить чем-то нужно!
За перевалом
Спускаемся с перевала Шибар. Это уже южный склон Гиндукуша. В приводораздельной части встретились пятнышки лугов. Ниже снова пошли пустынные склоны, иногда — степи, редкие кустарнички. Здесь чуть влажнее, чем на северной стороне хребта. Нет-нет, да прорываются сюда муссонные осадки с юга и циклоны с юго-запада. Растительность знакомая. Такие же пейзажи можно встретить у нас по Зеравшану и Ягнобу. Но растения другие — те самые полузнакомые викарные виды, которые встречались у Пагмана. Саксаульчика здесь мало, больше полыней. По дну ущелий тянется полоска пойменных лесов: облепиха, ивы, тополя, джидда. Становится теплее. Машина стремительно спускается в долину. Впереди Кабул.
Гиндукуш позади. Позади 900 километров горного пути, насыщенного всяческой экзотикой — яркими восточными базарами, массовыми молебнами, конными состязаниями — бузкаши, приемами, буддийскими пещерами, мусульманскими мечетями и прочим местным колоритом. Но мысли не об этом. Глотая придорожную пыль и провожая глазами убегающие назад хлопковые плантации, пытаюсь хотя бы предварительно осмыслить ботанико-географические впечатления и материалы, накопившиеся за время путешествия по Афганистану.
Перед мысленным взором встает карта гор глубинной Азии. Снизу они окружены жаркими пустынями. Сверху, там, где гребни особенно высоки, горы покрыты вечными снегами и ледниками. Между пустынями и снегами пачкой на склонах залегли узенькие полоски высотных растительных поясов. И в каждой полоске своя растительность — чем выше, тем все более холодостойкая. Горы причудливо переплетаются. В большинстве своем вытянутые с запада на восток, от Ирана к Тибету, они где-то изгибаются, пересекаются меридиональными хребтами, загораживают друг друга от влажных ветров, еле добирающихся сюда с далеких океанов. И получается пестрая картина: где-то склоны влажные, а где-то во много раз суше. Поэтому и гамма растительных поясов неодинаковая. Там леса с лугами, тут кустарники со степями, а дальше — холодные горные пустыни с подушечниками. Здесь влажнее в холодное время года, там — в теплое, а где-то осадки выпадают равномерно. Получается сложная трехмерная мозаика растительного покрова, сменяющегося и снизу вверх, и с запада на восток, и с севера на юг. и во времени тоже, и этой мозаике нашли приют и выходцы из далекого прошлого, и иммигранты с разных концов континента, и местные уроженцы.
Не все в этой мозаике ясно, не все распутано. Поэтому на многие вопросы еще нет однозначного ответа. И ученые спорят. Спорят горячо. Стоит почитать научную полемику, и у неспециалиста может сложиться впечатление, что спорят непримиримые враги.
А «враги» тем временем, собравшись где-нибудь в горах у костра и заварив чай покрепче, мирно беседуют о результатах последних маршрутов, о находках и неудачах, договариваются о взаимной помощи, а туго придется — выручают друг друга, как этой положено в горах. И сам спор, сама научная полемика — это просто способ выяснения научной истины, в которой заинтересованы все спорящие стороны. Надо только соблюдать правила спора: быть честным в фактах и заинтересованным в установлении истины. А научный спор дружбы не портит. Не должен портить.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
