— Она звонила мне, плачущая и напуганная. Она была важна для меня. Я не мог быть с ней в отношениях, но я любил ее, и происходившее разбивало мне сердце. Я чувствовал себя таким беспомощным. Я думал, что могу защитить ее. Мне надо было пойти в полицию, но я боялся почти не меньше ее самой.
Бишоп шумно выдохнул и потер ладонью бритую голову.
— Дошло до того, что я начал давать отпор. Она звонила мне, потому что он был там или направлялся туда, и я не мог терпеть. Мы с Исайей несколько раз сцеплялись. Мне не стыдно признать, что я заставил его почувствовать себя на ее месте. Знатно поколотил его. Но... папаша был рейнджером, и Исайя несколько раз засаживал меня за решетку.
— Тебя обвиняли в нападении с отягчающими. Я читал в твоем досье.
— Ага. В итоге отсидел пять месяцев. Должно быть два года, но мне только исполнилось восемнадцать, так что судья сжалился надо мной и урезал срок.
— Ты не рассказал им правду? Ты не сказал, почему напал на него?
Бишоп прищурился и наградил меня жестким взглядом.
— Еще как сказал, и как думаешь, кому они поверили? Черному парню без родителей, родом из бедного квартала, с репутацией распускающего руки, или же межрасовому парню, чей белый папа был техасским рейнджером, а мама заседала в совете?
Я поджал губы, потому что понимал, как работала наша система, и с какой несправедливостью люди вроде Бишопа имели дело каждый день из-за цвета кожи или нехватки денег на семейном банковском счету.
Когда я ничего не сказал, он добавил:
— Вот именно. Неважно, что я говорил. Пока я был за решеткой, у моего дедули нашли рак печени IV стадии, и он умер. Джален начал хулиганить в школе, а бабуля одна переживала потерю мужа. Все стало еще хуже, и когда я вышел, Аянна стала такой отстраненной и напуганной, что я не знал, как ей помочь. Я не мог быть с ней рядом так, как мне хотелось. Я по возможности навещал ее, говорил с ней по телефону. Она была на грани отчаяния. Я это видел. Она начала снова угрожать Исайе.
— Проклятье.
— Ему надоело, что она доит из него деньги и пользуется Кеоном против него. Исайя учился в колледже, изучал охрану правопорядка. Все в его жизни шло по плану, не считая того, что она его постоянно донимала.
— Однажды ночью Исайя заявился к Аянне домой, и они поссорились. Тогда он оставил на ее лице и руках особенно знатные синяки. Она сумела сбежать в ванную и позвонила мне. Я хотел вызвать копов. Я хотел, чтобы они пришли в ее квартиру и своими глазами увидели правду, но знал, что не мог бросить ее одну наедине с Исайей. Так что я сделал и то, и другое. Я позвонил в полицию и побежал со всех ног к ней. Она жила недалеко, и добравшись, я услышал внутри крики. Дверь была заперта, так что я вышиб ее до приезда копов. Я схватил Исайю, швырнул его в стену и знатно отделал, пока Аянна плакала в углу. Сломал ему нос. Выбил несколько зубов.
Частицы пазла встали на место.
— И тебя арестовали за взлом с проникновением.
— Ага. К тому же накидали еще обвинений за нападение. У меня уже была судимость, и возможности отвертеться не было. Никто не слушал. Это был билетик прямиком в тюрьму.
— Аянна не рассказала правду?
— Сначала пыталась, но она была в истерике. Забавно, как власти могут при желании исказить трактовку. После нападения она была не в лучшем психическом состоянии, и потому путала детали. Исайя вступился и сыграл героя, перекроив всю историю. Сказал, что это я оставил на Аянне те синяки.
— Хрень собачья.
— Это было слушание в духе «он сказал, она сказала». В итоге я остался виноватым. Мне выписали запретительный ордер, не разрешавший приближаться к ним обоим, и сказали больше не подходить к ней.
— А что Исайя? Как он объяснил, что находился там?
Бишоп рассмеялся, но в этом звуке не было веселья.
— Он сказал своему папочке, что Аянна — его новая девушка, а я — взбешенный и распускающий руки бывший, который не мог ее отпустить. Он сказал, что я хотел заполучить ее себе.
— И дай угадаю, Аянна это подтвердила.
— Синдром избиваемой женщины. Она слишком боялась бороться за меня и забрала свои прежние слова назад. Исайя с каждым днем становился все более агрессивным. Она боялась за свою жизнь.
Я знал, к чему идет эта история, и понимал, кто ответственен за те два убийства много лет назад. Мое нутро сжалось, пока я смотрел, как на лице Бишопа отражаются эмоции.
— Это он убил их, да?
Кадык Бишопа приподнялся и опустился от тяжелого глотка. Он несколько раз моргнул, затем кивнул.
— Я не смог его остановить. Я опоздал.
Он поднес кулак ко рту, и ему потребовалась минутка, чтобы вновь обрести возможность говорить.
— Бабуля внесла за меня залог. Мое дело еще не рассматривалось в суде, но мне не разрешалось приближаться к Аянне или Исайе. Однажды ночью она позвонила мне в истерике. Сказала, что даст Исайе решительный отпор, потому что ей надоело плясать под его дудку, и что он несправедливо обошелся со мной. Я уже слышал все это ранее. Она годами говорила мне одно и то же. Он ответственен за то, что наша дружба испортилась, из-за него я возвращался в тюрьму, так что я сказал, что не верю ей.
— Она лепетала извинения по телефону, говорила, что все исправит. Она сказала, что любит меня, и повесила трубку. Потом она позвонила ему и сказала, что честно расскажет правду и отправит его задницу в тюрьму. Как ты понимаешь, звонок не привел ни к чему хорошему. Я никогда не узнаю, почему она захотела сообщить ему об этом. Какими бы репликами они ни обменялись, это ее насторожило. Она сразу поняла, что совершила ошибку. Она знала, что он придет, но не знала, что делать. Может, они с Кеоном сбежали? Может, она позвонила копам в надежде, что они приедут вовремя? Нет. Она позвонила мне. Глупая женщина. Я сразу сказал ей позвонить копам и запереть дверь.
— Вот только он ворвался в ее квартиру, пока мы говорили по телефону. Я слышал лишь то, как он орет, а она кричит и плачет. Загрохотала мебель, она выронила телефон. Я слышал, как трубка упала на пол. Кеон звал маму, а потом последовал пронзительный визг, который я не могу описать. Это стало для меня последней каплей, — Бишоп покачал головой. — Я знал, что я освобожден под честное слово. Я знал, что мне нельзя приближаться к ней. Но... я побежал. Я побежал так быстро, бл*ть, потому что я знал... я знал. Но я оказался слишком медленным.
Одна слеза скатилась по его щеке, и он смахнул ее с нарастающей злостью.
— Я опоздал, черт возьми, а когда я добрался туда, он был... — нижняя губа Бишопа задрожала, и он грубо провел рукой по лицу. — Везде была кровь. На ковре, на мебели. Иисусе, это было ужасно. Он снова и снова продолжал вонзать в нее нож.
— Я вообще не думал о своей безопасности. Я бросился вперед и атаковал его. Мы дрались. В итоге я одержал верх и забрал нож, но он сбежал. После этого я разрывался. Мне гнаться за ним или позаботиться об Аянне? Думаю, я был в шоке, потому что весь мой мир перевернулся вверх дном. Аянна и Кеон не шевелились, и крови было так много. Так много, много. Малыш Кеон, он... я пытался их разбудить. Я пытался не дать Аянне истечь кровью. Говорил, что она не может умереть у меня на руках. Все мое тело тряслось и дрожало, я едва мог видеть. Я... знал, что уже слишком поздно. Я знал, что они оба умерли. И тогда я услышал сирены, — он ушел в себя, явно видя тот день в своем сознании. Он превратился в каменную статую, напряженную и старающуюся оставаться неподвижной, вот только он дрожал точно так же, как в описываемый день.
— Бишоп? — мой голос донесся сквозь дверь, но он не отвечал, не моргал. Он потерялся в том давнем моменте. Его засосало прошлое, полное ужасов. — Бишоп, посмотри на меня.
Он не мог. Я сомневался, что он слышал меня сквозь хаос бури в его голове. Он раскрыл руки и посмотрел на свои ладони. Левую рассекал старый шрам. Тогда я понял, как он его получил.
Рана от самообороны.
— Я даже не знал, что держал нож в тот момент, когда туда приехала полиция Остина. Они продолжали орать мне «Брось оружие. Брось оружие». Когда я увидел его в своей руке... Когда я понял, что увидела полиция, и как все выглядело, я знал.
Его огромные ладони тряслись, крупные слезы падали на них все чаще и чаще, пока этот гигантский сломанный мужчина разваливался на куски.
Я не думал о последствиях. Зная лишь то, что мне надо утешить Бишопа и оттащить его от обрыва, я повозился с ключами, пока не нашел тот, что отпирал люк на двери. Глянув в обе стороны, я открыл маленькую дверцу и запустил руку внутрь, взял ладонь Бишопа со шрамом и сжал изо всех сил, вливая в этот контакт как можно больше силы и сострадания. Это все, что я мог предложить, и этого было достаточно для увольнения, если я не буду осторожен.
Но мне было все равно.
Как только я установил контакт, Бишоп дернулся и резко втянул вдох. Он не отстранился, но долгую минуту смотрел на наши руки, после чего его пальцы сжались поверх моих. Прошла еще одна минута, и штормовой взгляд Бишопа встретился с моим.
— Ты не можешь так делать, босс. Не можешь...
— Заткнись и иди сюда, — я прислонился головой к стеклу, глазами умоляя его послушаться.
Он подчинился. Его лоб прислонился к моему через прохладное окно. Наши взгляды встретились. Наши души переплелись.
— Я тебе верю, слышишь? Я знаю, что ты пытался ей помочь. Я знаю, что ты не вредил ей или ее сыну, — я крепче сжал его ладонь. — Ты не один.
Он тоже стиснул мою руку покрепче, и мы долго просто смотрели друг на друга. Наши узы становились сильнее. Наша связь крепла.
Губы Бишопа шевелились, формулируя слова, но ничего не послышалось. Он зажмурился, открыл глаза и попытался снова. Его голос звучал так приглушенно и хрипло, что я силился расслышать.