— Бишоп, почему ты не позволяешь Джалену навестить тебя? — нет смысла топтаться вокруг да около. У меня было мало времени. Как только вернется Сонни, наши шансы поговорить будут скудными.
Улыбка Бишопа исчезла, когда он отложил книгу и посмотрел на свои руки. Он не ответил.
— Его вызвали по повестке, ты это знаешь. Он не мог контролировать то, какие вопросы ему задали. Он был напуганным пацаном и сказал им чистую правду, даже зная, что это обличит тебя. Он знает, что ты невиновен. Почему ты не впускаешь его в свою жизнь, когда у тебя и так почти не осталось семьи?
Крупные плечи Бишопа поднялись и опустились с его вздохом. Глубокие складки на нахмуренном лбу никуда не делись.
— Я не могу это забыть, — он покачал головой. — Хочу, но не могу. Меня преследует то, как он рассказывал присяжным и суду, что я угрожал оборвать чью-то жизнь. Слыша то, как он бросает мои же слова мне в лицо, зная, как они искажались и заставляли меня выглядеть еще более виновным, я просто... — он умолк.
— Бишоп, ты же знаешь, что он не наврал. Да, все обставили иначе, и да, это использовали против тебя, но он же был еще ребенком.
— В том-то и дело. Он не врал. Я произнес те слова, и что если... Иногда я задаюсь вопросом... Может, я убил бы Исайю, если бы он никуда не делся? Я знаю, что в последующие месяцы мне этого хотелось. Может, я не лучше его или всех остальных в отсеке смертников. Если бы мне представился шанс, заставил бы я его заплатить за то, что он сделал с Аянной и Кеоном?
— Нет, ты бы этого не сделал, потому что ты лучше его. Ты не монстр. Ты не такой, как они.
— Как ты можешь быть так уверен? — он поднял взгляд ко мне, словно умоляя, упрашивая.
Я положил ладонь на грудь, поверх сердца, и похлопал по этому месту.
— Я чувствую это здесь. Я знаю.
Долгое время мы просто смотрели друг на друга. Бишоп с горой чувства вины, видной любому, у кого есть глаза, и я с постоянной ноющей болью в груди из-за мужчины по другую сторону запертой двери.
Бишоп встал с кровати и встретился со мной у окна. Он прислонился к стеклу, как много раз сделал раньше. Я хотел скопировать его позу, но риски были слишком высоки, так что вместо этого я оставил на стекле ладонь — устремляясь к нему, желая контакта.
— Мне хочется выйти из этой камеры хоть на день. Всего на один день, — прошептал он.
— И что бы ты сделал с этим днем?
Его пальцы задержались поверх моих, скользя по укрепленному стеклу и сгибаясь, словно пытаясь сжать мои.
— Я бы познал то, что между нами.
Мне тоже этого хотелось. Больше всего на свете. Откуда бы ни происходили эти чувства, их было невозможно игнорировать. Тяга к Бишопу была такой интенсивной, что я готов был снова и снова рисковать работой, чтобы быть рядом с ним.
— Я хочу прикоснуться к тебе, — признался он, и эти слова едва не затерялись из-за барьера между нами.
— Я тоже. Позволь мне бороться за тебя. Позволь мне попробовать найти кого-то, кто возьмется за твое дело. Кого-то получше. Я понятия не имею, что делаю, но я сделаю все возможное. Все, что потребуется.
Он усмехнулся и покачал головой, и при этом движении его лоб скользил по стеклу.
— Это безнадежная затея, босс. Мои дни сочтены. Нам нужно это принять. Нет такого судьи, который готов посмотреть в кривое зеркало и увидеть в нем правду.
— Есть. Я отказываюсь лечь и сдаться. Ты — не безнадежное дело. Я найду кого-нибудь. Пожалуйста, держись ради меня. Не надо пока что отказываться от борьбы.
Он не ответил, и моя кровь вскипела, потому что я знал — он уже покоряется судьбе. Покорился какое-то время назад. Я шарахнул ладонью по стеклу и заговорил сквозь стиснутые зубы.
— Борись вместе со мной, черт возьми. Ты получишь адвоката, который найдет что-то, что можно предоставить апелляционному суду. Дай мне время. Пожалуйста. Ты не хуже меня знаешь, что если не начнется рассмотрение дела, то они назначат дату. Бишоп...
Забив на приличия, я прислонился лбом к его лбу, и наши глаза встретились через несколько дюймов стекла.
— Пожалуйста, — произнес я одними губами. — Пожалуйста, не сдавайся.
Я не слышал его ответа, но когда его губы зашевелились, я понял.
— Ради тебя, — сказал он. — Я сделаю это ради тебя.
Я привлекал к себе внимание. Вокруг раздавалось бормотание, люди шуршали чем-то. Из других камер меня звали голоса. Зная, что мне надо отступить, иначе будут проблемы, я отошел от окна Бишопа и только потом понял, что так и не убедил его поговорить с братом. Эту проблему придется отложить на другой день.
Та неделя состояла из беглых моментов вместе и разговоров украдкой, пока никто не смотрел. Не то чтобы надзиратели никогда не говорили с заключенными, но сложно было сохранять разговоры нейтральными. Мы давно миновали этот этап. Когда мне хотелось наблюдать, как Бишоп создает искусство с помощью маленького комочка угля, я не мог. Когда накатывало желание спросить, как дела у его бабушки, я гасил его и уходил. Когда он читал вслух подаренные мною книги, я бы предпочел прислониться к стене у его двери и слушать.
Он был совсем рядом, и все же с каждым днем расстояние между нами становилось все больше.
На следующей неделе меня опять назначили в другую часть блока. Ночные смены в секции Г. У Хавьера были утренние смены в ряду Бишопа, но я знал, что нельзя просить его поменяться со мной. Поскольку мой режим сна был дерьмовым, я пригласил Хавьера к себе после его смены и предложил пожарить стейки на гриле, если он принесет пива. Он ухватился за эту возможность.
Дневной жар все еще был испепеляющим, но полуденная тень на моем заднем дворе давала хоть какое-то облегчение. Ветерок колыхал листья на деревьях и остужал пот на шее сзади, пока я разводил огонь и чистил гриль.
— Привет?
— На заднем дворе, — крикнул я через дверь-сетку.
Послышался легкий грохот, пока Хавьер убирал пиво в холодильник, затем он присоединился ко мне на террасе. Он предложил мне открытую бутылку, затем поднес свою ко рту и сделал несколько больших глотков. Задрав подбородок, он закрыл глаза и вздохнул.
— Ветерок приятный. Бл*ть, ну и жара.
— Надо было переодеться перед приездом.
Он все еще был в униформе, за минусом ремня с принадлежностями и рации.
— У меня есть кое-что в машине. Переоденусь. Дай сначала допью. Адский выдался денек.
— Что ты имеешь в виду?
Хавьер усмехнулся и плюхнулся на садовый стул, широко расставив ноги, сгорбившись и глядя на двор.
— Расслабься, твой мальчик всегда хорошо себя ведет. Ты это знаешь.
— Он не мой мальчик. И я не об этом спрашивал.
— Хрень собачья. Именно об этом. Я упоминаю тяжелый день, и твои плечи в панике взлетают к ушам, потому что ты знаешь, что я работаю в его ряду.
Я не потрудился отвечать, потому что он был прав и знал это. Сосредоточившись на пиве, я подкорректировал температуру на гриле и сел рядом с ним.
— Я имел в виду нового парня.
Я выпучил глаза и подался вперед.
— Иисусе, он такой жуткий фрик, да?
— Вот именно! Черт, он думал подловить меня, когда мы сегодня вели его в душ. Одной ногой обхватил ногу Маркса и сбил его с ног. Моя хватка на его руке была слабой, потому что я такого не ожидал, и он выскользнул из моих рук прежде, чем я его остановил. Этот Леон минимум трижды боднул Маркса в лицо, прежде чем я успел его оттащить. Я пригвоздил мудака к полу, а Маркс вызвал КНЭР.
— Вот дерьмо. Маркс в порядке?
— Расквасил ему нос, но кости не сломал. Синяки будут знатными, это точно.
— Что он пытается доказать, черт возьми?
— Понятия не имею. Для некоторых парней это демонстрация власти. Они делают это, чтобы доказать, что могут. У меня такое чувство, что этот ряд только что превратился из хорошего местечка в дерьмище.
— Супер.
Я вскочил к стейкам, оставив полупустую бутылку пива на подлокотнике садового стула.
— Ты иди переодевайся, а я брошу мясо на гриль.
Я вынес из дома приправленные специями стейки и положил их на горячий гриль, наслаждаясь шипением и легким запахом пряностей в воздухе. Пока Хавьер был внутри, я смотрел, как жарится мясо, и думал о Бишопе, сидящем в своей камере. Один. Всегда один.
Если ситуация не изменится, то у него никогда не будет такого вечера, где друзья-парни собираются, чтобы пожарить стейки и выпить пива. Все вещи, которые я делал на повседневной основе, теперь выделялись. Начиная с ветра, слегка трепавшего мои волосы, и заканчивая следом самолета на небе. Выбор того, что приготовить вечером на ужин, возможность закрыть дверь, когда идешь посрать, включить тупую комедию и поваляться на удобном диване, когда надо расслабиться.
Мне не приходилось стирать трусы в туалете или терпеть одинаковую температуру воды в душе. Ничто больше не оставалось незамеченным. Все стало роскошью, которой не было у Бишопа.
И это было ненавистно.
— Эй, помнишь того парня, с которым тебя хотела свести Мелани? Медбрата?
Я дернулся и развернулся, увидев, что Хавьер прислоняется к косяку, одетый в шорты карго и простую белую футболку, а его глаза скрыты солнцезащитными очками.
— Что насчет него?
— Почему бы тебе не сходить с ним на свидание? Узнаешь, какой он. Мелани может организовать. Видимо, он милый — ее слова, не мои.
— Нет, спасибо, — я переключил свое внимание на стейки.
— Энсон, эта твоя история с Бишопом, чем бы это ни было — это ненормально. Это ни к чему не приведет. Это увлечение. Думаю, тебе стоит забыть об этом.
— На этой неделе я встречаюсь с серьезным адвокатом. Синтия Бэллоуз. Она согласилась на консультацию. Если она посчитает, что у дела есть шанс, то может согласиться на оплату в случае успешного исхода. Видимо, невиновные граждане, отсидевшие в отсеке смертников более 12 лет как Бишоп, имеют право на огромную компенсацию, если их оправдают. Так что победа принесет ей большую выгоду. Она первая, кого мне удалось убедить хотя бы взглянуть на дело. Я встречаюсь с ней утром в четверг.