Дыхание Бишопа участилось, когда он приблизился. Как только наши ладони соприкоснулись, из его груди вырвалось очередное рыдание. Он привалился к двери и заскулил, крепче сжимая мою руку. Слезы катились из его глаз и оставляли влажные дорожки на темных щеках.
Я цеплялся за него, лаская большим пальцем ладонь.
— Не сдавайся.
Мы изучали пальцы и ладони друг друга, смакуя даже такую связь и зная, что ничего другого может и не быть. Его руки всегда были теплее моих, чуть грубее на кончиках пальцев и сильнее.
— Это ни к чему не приведет. Только причинит тебе боль в итоге. Я не предназначен для этого мира, и мне недолго здесь осталось. Почему ты не можешь принять это, босс?
— Потому что не могу. И не приму. — «Потому что в моем сердце живут вещи, которые я не могу объяснить, и я отказываюсь оставить их без изучения». — Я знаю, что тебе больно. Я знаю, что все это кажется совершенно безнадежным. Ты любил ее, но я знаю, она не хотела бы, чтобы ты сдавался. Она верила, что ты невиновен. Она каждый день ждала твоего освобождения. Неужели ты просто ляжешь и покоришься, потому что она умерла?
При упоминании его бабушки еще больше слез стекло по лицу Бишопа к подбородку. Он взял мою руку обеими ладонями, и в этом чувствовалась его отчаянная жажда контакта. Он изучал каждый дюйм моей кожи, и его спешка все усиливалась, пока он прикасался ко мне, держал меня.
Бишоп опустился на колени и прижал мою ладонь к своему лицу. Угол наклона был неудобным, так что я присел на корточки так, чтобы все равно видеть в окошко, но иметь некоторую свободу действий. Ладонью я ощущал его влажную щеку и теплу кожу. Дотронулся до его губ кончиками пальцев. Они были потрескавшимися и пересохшими. До его носа. До одного глаза, потом до другого — его ресницы трепетали, когда я задевал их. Затем он наклонил голову и подтолкнул меня провести ладонью по его бритым волосам до затылка. Я запоминал это все.
Закончив свое «путешествие», я положил ладонь обратно на его щеку и приподнял его лицо так, чтобы он посмотрел в окошко.
— Не сдавайся. Позволь мне быть твоей силой. Позволь теперь уже мне быть твоей опорой.
Его ладонь поднялась и накрыла мою руку, сильнее прижимая к его лицу, держа ее там, будто он боялся, что я отпущу.
Мы больше не говорили. Он нуждался в этом утешении, а я отказывался отстраняться. Когда прошло еще какое-то время, Бишоп повернул лицо к моей руке и поцеловал в центр ладони. «Я с тобой», — говорил этот жест.
Я закрыл и запер люк без эксцессов. Бишоп сел на кровать, потому что ноги его уже не держали. Он смотрел на свой рисунок, затерявшись в мыслях.
— Я всегда с нетерпением ждал наших с ней встреч.
— Я знаю.
— Она по-своему поддерживала мою связь с внешним миром. Этими фотографиями. И ее историями.
— Что, если теперь приедет Джален? Ты с ним увидишься?
— Он не приедет.
— А если приедет?
— Не приедет.
Смысла спорить не было, так что я сменил тему.
— Сегодня я виделся с адвокатом. С хорошим. Она готова посмотреть на твое дело свежим взглядом и поискать основания для апелляции. Нормальной апелляции.
Он не ответил, его разум затерялся в прошлом, пока он продолжал изучать набросок на стене.
— Она может согласиться работать за гонорар в случае успеха, если дело окажется надежным.
— Зачем? Если меня отсюда выпустят, это не оплатит ее услуги.
— Если она добьется нового судебного процесса и выиграет его, реабилитировав тебя, то она также может выбить компенсацию. Ошибочное осуждение и заточение почти на двадцать лет дает тебе право на огромный иск. Тебе выплатят много денег, и она это знает. Вот так она и получит гонорар.
— Мне плевать на деньги, или компенсацию, или как ты там это называешь. Я хочу выбраться отсюда.
— Знаю, и возможно, она согласится бороться за тебя. Вытащить тебя. Если она победит, ты будешь свободен.
Бишоп опустил подбородок, перестав смотреть на рисунок, и повернулся лицом ко мне.
— Ты уж прости, босс, но я как-то не радуюсь.
— Я понимаю.
Я достал сложенный бланк согласия из кармана и снова прислушался к Дугу. Вот-вот начнут разносить завтрак, и я знал, что тогда наше время закончится.
Отперев люк, я подозвал Бишопа.
— Мне нужно, чтобы ты это подписал. Это позволит нам обсуждать тебя и твое дело. Она сказала, что если возьмется, то придет встретиться с тобой и все объяснит.
Он вернулся к двери, взял бумагу, просмотрел ее и кивнул.
— У меня больше нет ручки. Они все забрали.
Я нашел ручку на своем ремне и передал ее через дверь. Бишоп подписал бланк и вернул его. Закрыв и заперев люк, я убрал бланк обратно в карман.
— Я знаю, ты стараешься, босс. Я благодарен тебе. Немногие люди готовы пальцем о палец ударить ради кого-то вроде меня.
— Они не знают тебя так, как я.
Легкая улыбка приподняла уголки его рта, но почти так же быстро скрылась.
— Ты заставляешь меня мечтать о вещах, о которых я не имею права мечтать.
— У тебя есть все права мечтать о них. Я сделаю все возможное, чтобы воплотить те мечты в жизнь, но мне нужно, чтобы ты доверился мне и не сдавался.
— Я попробую.
Это лучшее, на что я мог рассчитывать. Я сверился со временем и вздохнул.
— Вот-вот принесут завтрак. Мне надо идти. Как думаешь, сможешь не ввязываться в проблемы?
Он кивнул и окинул взглядом свою пустую камеру.
— Я попробую.
— Хорошо. Я точно не знаю, когда снова тебя увижу. Это не моя смена, но я посмотрю, что можно сделать.
Глава 16
Пиво было кислым на вкус (и это точно отражало мое настроение), а музыка пульсировала в ритме с моей головной болью. Размеренные гулкие басы какой-то новомодной панк-группы, которую я никогда не слышал. Толпа посетителей в «Бочке» пятничным вечером была густой, и нам с Хавьером повезло занять последний свободный столик.
— Прекрати выглядеть таким страдающим, — он пихнул меня в руку, привлекая мое внимание. Я и не осознавал, что хмуро пялился в свое пиво.
— Я не страдаю. У меня болит голова, и это, — я помахал рукой в воздухе, имея в виду музыку, — не помогает.
Мы выбрали этот популярный гриль-бар в Ливингстоне, потому что Хавьер неделями нахваливал его. Мы оба работали в утреннюю смену, так что пришли сюда примерно в пять, надеясь поесть и уйти до того, как буйные студенты заявятся для порции пятничной выпивки.
— У тебя болит голова, потому что ты спишь.
— Знаю. Слишком много всего в голове вертится.
Хавьер потягивал пиво, косясь на меня с задумчивым выражением на лице.
— Что? — рявкнул я, когда он не продолжил сразу же.
— Да разговоры пошли.
— Какие разговоры?
— О тебе. О Бишопе.
— И что говорят?
— Что ты много времени проводишь у его камеры. Что вы много перешептываетесь.
Откуда они узнали? Я был осторожен и следил, чтобы рядом не было других надзирателей, пока мы с Бишопом вели свои долгие беседы.
— Заключенные болтают, знаешь же. Они слушают. Они видят. Они делятся. Ты не такой скрытный, как думаешь.
Я потягивал свое кислое пиво, отказываясь реагировать на его заявление.
— Слухи дойдут до Рея, и ты опять окажешься у него в кабинете, если не будешь осторожен.
— Меня это не волнует.
— А должно волновать. Может, они и не знают настоящей причины, по которой вы с ним так много говорите, но их подозрения могут направиться в совершенно иное русло, которое навредит тебе по-другому.
— В смысле? — я глянул в сторону бара, гадая, где наша еда и почему так долго.
— В прошлом у нас были надзиратели, которых заподозрили в помощи организации побега или контрабанде вещей, которые заключенным не положено иметь. И такое случалось в других местах. Ты понимаешь, как выглядят твои действия? Ты так волнуешься, как бы все не узнали, что ты гей, но ты игнорируешь другое впечатление, которое ты создаешь. Не менее негативное впечатление, позволь добавить. Такое, которое может оборвать карьеру.
— Это нелепо. Они видели, что мы говорим. Они нихрена не смогут доказать, потому что ничего такого нет.
Официантка с нагруженным подносом петляла через толпу, направляясь к нашему столику. Она поставила бургер и картошку фри для Хавьера, а также начос с топпингами для меня, затем поставила два свежих пива в центр столика.
Когда она ушла, я потратил минуту на то, чтобы рассыпать дополнительную порцию халапеньо по горке начос. Хавьер откусил от бургера и жевал, наблюдая за мной. Проглотив, он вытер рот салфеткой и откинулся на спинку.
— Так каков твой план?
Я взял кусочек говядины и сунул в рот.
— Пока не знаю. Работаю над этим.
Хавьер подался вперед, словно приготовился выпалить очередной залп навязчивых вопросов, но тут зазвонил мой телефон. Обрадовавшись помехе, я выудил телефон из кармана и посмотрел на экран. Это был звонок из фирмы Синтии Беллоуз. С нашей встречи прошла неделя, и я ждал этого звонка.
Я помахал телефоном перед Хавьером, вставая из-за нашего столика.
— Мне надо ответить. Сейчас вернусь.
Я вышел из заведения на более тихую улочку. Вечерний жар шлепнул меня по лицу как пощечина после слишком долгого пребывания в помещении с кондиционером.
Я провел пальцем по экрану, принимая вызов, и прошел к фонарю, подальше от любопытствующих взглядов посетителей ресторана.
— Алло?
— Да, мне нужно поговорить с Энсоном Миллером.
— Это я.
— Энсон, это Синтия Беллоуз.
— Рад слышать вас. Я надеялся, что вы скоро позвоните.
— Я просмотрела досье, которое вы мне принесли на Бишопа Ндиайе. Должна сказать, прочтенное меня поражает. Я откровенно ошеломлена, если это посчитали за полное изложение его следствия. Такое чувство, что тут отсутствует масса деталей, и это приводит к куче вопросов и спекуляций относительно определенных аспектов этого дела.
— Я чем-то могу помочь?
— Нет, — легко было представить женщину на другом конце линии. Ее прямолинейность и резкий тон вторили той персоне, с которой я встретился неделю назад. Она не тратила время впустую. — Мне нужно будет встретиться с мистером Ндиайе и обсудить упомянутые моменты, прежде чем я приму надлежащее решение.