Я снял наручники со своего пояса.
— Повернись и встань спиной к двери. Просунь руки в окошко.
Бишоп еще на долю секунды удерживал мой взгляд, затем подчинился. Как только его руки показались в окошке, я быстро застегнул наручники на его запястьях, но все равно заметил жар, исходивший от его кожи, и просто размер его пальцев и ладоней. Такие руки легко пересилят мужчину вроде меня, если я не буду осторожен, а пальцы достаточно длинны, чтобы обхватить хрупкую шею и без труда отнять жизнь.
Может, это уже случалось?
Я сглотнул ком в горле, когда Бишоп отошел обратно к центру камеры со скованными за спиной руками.
Худшее, что мог сделать тюремный надзиратель — это расслабиться или позволить воображению взять верх. Такого никогда не случалось прежде, и я оказался потрясен до такой степени, что едва ли мог это скрывать.
— Давай отпирай дверь, чтобы мы могли его выпустить, — сказал Хавьер.
Я выполнил все те шаги, что делали Хавьер и Мэйсон.
Бишоп вышел из камеры, пятясь, и мы прижали его лицом к стене. Он без проблем приподнял одну ногу, затем вторую, чтобы я надел ножные оковы.
Я взял его под правую руку, Хавьер под левую, и мы молча пошли к душевым. Всю дорогу я говорил себе не пугаться размером Бишопа. Я напоминал себе, что мы контролируем ситуацию, и преимущество на нашей стороне. Каждый шаг процедуры внедрен для нашей безопасности.
Ничего не случится. Но даже если случится, я обучен и подготовлен.
Всю дорогу я остро осознавал его вес и жар, исходивший от его тела, привносивший ко мне его уникальный запах. Все это время мое сердце бешено стучало.
Ничего не случилось.
Мы без проблем завели Бишопа в душевую кабинку, и как только люк снова оказался заперт, я встал и уставился на огромную стальную дверь в душевую кабинку. Я услышал, как внутри полилась вода, и увидел, как Бишоп снимает комбинезон. Я отошел, но как будто не мог заставить себя последовать за Хавьером, который уже ушел на несколько шагов вперед.
— Что такое, Миллер?
Я отбросил нервирующие ощущения и отвернулся от душевой. Нагнав Хавьера, я помедлил и обернулся.
— Что он сделал? За что его посадили сюда?
По большей части надзиратели не утруждали себя знаниями о том, за что этих мужчин посадили за решетку. Нам не вручали досье о преступлениях этих мужчин, потому что это не имело значения. Мы не присяжные и не судьи. Нам надо было знать одно — что они опасны, и надо быть осторожными.
Хавьер вскинул бровь и проследил за моим взглядом.
— Без понятия, если честно. Я не утруждался копать под него. Некоторые парни делятся своими историями, если спросишь, но не Бишоп. Он редко с кем-то говорит. В основном только с его бабушкой, когда она его навещает.
Я тоже раньше никогда не интересовался преступлениями своих подопечных. Мне никогда не было любопытно, и я всегда верил, что меньше знаешь, крепче спишь. Правда вызывала кошмары. Если у кого-то возникал интерес, то выяснить причину их ареста было довольно просто. Часто заключенные любили рассказывать свои истории вместе с тем, как их ошибочно осудили.
Они всегда были невиновными.
Если их послушать, то можно заподозрить, что наша система правосудия совершенно сломана с таким-то количеством ошибок.
— Все хорошо? — Хавьер уловил мою встревоженность.
Я расправил плечи и выпрямился, изо всех сил стараясь сбросить странные ощущения, вызванные присутствием Бишопа.
— Ага. Я в норме. Просто он... производит странное впечатление, понимаешь? Я не знаю, как это описать.
Хавьер усмехнулся и хлопнул меня по плечу.
— Таков этот Бишоп. Его молчание действует на нервы. Это в какой-то момент случалось со всеми нами. Думаю, ему нравится заставлять всех нервничать. Ты привыкнешь. Говорю тебе, этот мужчина никогда не озвучивал угроз и не пытался нападать на надзирателей за все то время, что он здесь провел. Неприятности у него бывают только тогда, когда он отказывается подчиняться с вещами вроде рисунков на стенах или не уходит из комнаты посещений после визита его бабушки, и то такое случалось всего раз.
Я переварил это и попытался увязать с образом мужчины, которого я проводил в душевые.
— Давно он здесь сидит?
Хавьер присвистнул и покачал головой.
— Не знаю. Могу сказать, что больше десяти лет, поскольку он был здесь дольше, чем я, но я не знаю, насколько именно дольше.
Больше десяти лет — это само по себе целая жизнь. Мне хотелось задать вопросы вроде «Сколько ему лет?», «Как он ведет себя с бабушкой?», «Кто-нибудь еще навещает его?», «Он на всех так смотрит своими темными глазами, или только на новеньких, или только на меня одного?».
Но я знал, что не стоит лезть. Бишоп — всего лишь еще один заключенный. Он Б21. Чем больше я знаю, чем хуже мне будет. Лучше не будить спящую собаку и не беспокоиться из-за мужчины, чья манера держаться выбила меня из колеи впервые за всю мою карьеру. А в Ай-Максе я видел весьма жутких и откровенно ужасающих индивидов.
Я списал это на нервозность из-за первого дня на новом месте и последовал за Хавьером.
На протяжении остальной смены я не позволял себе заморачиваться из-за той тревожной реакции на Бишопа. Когда пришло время вернуть его в камеру, я оставался отстраненным и отказывался встречаться глазами с его пронизывающим взглядом. Как и заметил Хавьер, он был послушным и не поднимал шума.
Однако, как только он оказался в своей камере, а мы с Хавьером перешли к следующей задаче в списке дел, волоски на моей шее встали дыбом. Мне не нужно было смотреть, чтобы знать, что Бишоп наблюдает за мной через маленькое окошко в двери камеры.
Хавьер ознакомил меня со всеми стандартными ежедневными процедурами. Как вызывать команду для трансфера, когда заключенному надо выйти для посещения или встречи с адвокатом. Каков протокол для сопровождения священника или медсестры в отсеке. Как доставлять обеды, пересчитывать заключенных, докладывать об этом каждый час, и как в конце смены должным образом делать записи и документировать инциденты.
Рей поговорил со мной за обедом и объяснил, что мне предстоит еще один день поработать бок о бок с Хавьером, после чего меня внесут в расписание смен.
Это был полноценный рабочий день, и многое надо было переварить. Когда я добрался до своего джипа, было уже три часа дня, и жара стояла под тридцать градусов. После работы в изолированном здании с кондиционируемым воздухом было очень жарко. Пот стекал по моей спине и капал с висков, пока я возился с ключами и отпирал дверцу. Я не скучал по холодной погоде родного штата, но начинал гадать, каким же будет летом, если днем в мае уже так жарко.
Мне не терпелось попасть домой и надеть что-то попрохладнее.
Затем я вспомнил, что в новом доме меня ждет куча коробок. Прошлой ночью я приехал намного позже, чем ожидал, и разобрал вещи ровно настолько, чтобы найти простыню для матраса и одежду для работы. Вот и все.
Я ехал домой к катастрофе и сомневался, что у меня остались силы с этим разбираться.
Я позволил двигателю работать на холостом ходу и взял телефон, чтобы поискать, где тут можно купить пива. Я заметил еще два пропущенных от матери подряд, оба примерно в полдень. Сделав мысленную пометку позвонить ей, пока она не объявила меня пропавшим без вести, я настроил GPS на адрес алкогольного магазина и тронул джип с места.
Выехав с парковки, я напоследок глянул в зеркало заднего вида на высокие бетонные стены моего нового места работы. При свете дня здание выглядело менее устрашающим и зловещим, но я знал, что находилось за этими высокими заборами с колючей проволокой. Я виделся с мужчинами за охраняемыми дверьми и решетками. Я побывал в логове зверя, как выразился Рей.
Тюрьма Полански была устрашающей и зловещей. Солнечный свет и голубое небо, зеленые поля и пение птиц — это все иллюзия. Это рисовало красивую картинку, пытаясь замаскировать правду. Но я-то знал. По мере удаления от тюрьмы меня накрыло чувством облегчения. Отступило давление, которое прессовало мою грудь весь день, хотя я того как будто не замечал.
Я сделал глубокий вдох и медленно выдохнул, надув щеки.
День был долгим. Не говоря уж о стрессе нескольких недель и месяцев перед переездом. Пора обустраивать новую жизнь.
Начинать с начала.
***
Стоя посреди гостиной в спортивных штанах и старой футболке, затерявшись среди дюжин коробок, я открыл пиво и пытался решить, с чего начать. Сотрудники компании, перевезшей вещи, выгрузили все в гостиную. Они опаздывали, и я не хотел оплачивать дополнительное время, в которое они могли бы рассортировать, что куда относится.
Кроме того, я вчера впервые вошел в этот дом и все равно не знал, что куда разложить и поставить.
Глядя на коробки, поставленные в три ряда у дальней стены, по шесть-семь штук в высоту, я обратил внимание на отсутствие нормальной отделки у оконных рам и облезшую краску. Паркет отчаянно нуждался в том, чтобы его отшлифовали и покрыли лаком, а плесневелый запах в воздухе говорил мне о том, что где-то расползается плесень.
Я напомнил себе, что этот дом — проект в процессе работы. В объявлении это значилось как «бюджетное начальное жилье с харизмой и характером». Приложенные фотографии слегка привирали. Характер и харизма — это вычурный способ сказать, что дом потрепанный и разваливается на куски. Ну, он хотя бы дешевый. Предыдущие владельцы согласились на первое же мое предложение, а я сильно занизил цену, так что не мог жаловаться.
Я вылакал половину пива и поставил на коробку с пометкой «Кухня». Я ни за что не успею разобрать достаточно вещей к ужину, чтобы приготовить еду, так что сегодня придется заказать что-то с доставкой. Я оставил коробки на прежнем месте и направился к стопке с пометкой «Спальня»,
Мне пришлось десять раз подняться по скрипучей деревянной лестнице, чтобы перенести все коробки. К тому времени, когда можно было приступить к сборке кровати, я уже весь вспотел и допивал третью бутылку пива. Сняв футболку, я взял две детали основания кровати и взвалил их на плечо, затем стал подниматься по лестнице. Далее последовал комод (без ящиков, а то неудобно) и два больших книжных шкафа, которые было бы намного проще передвинуть с чьей-то помощью. К сожалению, я никого не знал в городе и некому было позвонить. Так что я сделал все сам.