— Вы человек культурный, — продолжала Лариса, — и тоже должны понять, что я перегружена клубной работой. Сегодня вот выходной, так дома стираюсь, а в другие-то дни разрываюсь на сто частей. Надо концерт подготовить. Надо лозунги напечатать. И стенгазету, кажется, надо. Я сама в помощниках нуждаюсь. Сама хотела у вас человека просить…
Василий Иванович отступил на шаг к порогу:
— Потом об этом, потом…
Разгневанная Лариса полезла в печь за горячей водой, и Баронов вышел. «Не баба, а радио, — думал он, — любого заговорит…»
Зашел бригадир еще в один дом, где жила крикливая рыжая Пелагея с кучей детей. Пелагея качала в зыбке трехмесячного сынка, который ревел до синевы на щечках. Сняв петлю с ноги, Пелагея надела ее на валенок сидевшей рядом дочки и махнула рукой на реву.
— Каб не этот гудок… Ишь, завелся. А то бы чего? Я готова! С завтрева дня, гышь, доить-то?
— С завтрева.
— А чего… Можно, пожалуй. Приду. Отдохну хоть маленько от этова аду!
— Это точно? — спросил бригадир.
— Приду, коли этот пащенок утихнет. Грыжа, что ли, грызет?..
«Не придет», — понял Баронов, ибо не первый раз слышал от Пелагеи подобные обещания, ни одно из которых она еще не выполнила. Да и куда ей от такой семьи…
Уже начинало темнеть, и на клубном крыльце заморгал электрический свет. Утихала капель, летевшая весь день с подстрехов и карнизов. Пахло талой водой.
В колхозной конторе, куда пришел Баронов, был только Ларисин муж — зоотехник Олег Николаевич Хромов. Полнолицый, с маленьким подбородком, в залоснившемся пиджаке, на котором сиял институтский значок, он сидел за столом и имел очень занятой вид. Взглянув, как рука зоотехника с авторучкой ходит по форменному листу, Василий Иванович кашлянул:
— Кхе! Гудкову, вот, в город отправил. Кхе!
— Хорошо, хорошо, — ответил баском зоотехник.
— Хорошо, да не больно. Надо замену искать.
— Я не против, не против…
— А где? Где искать-то? — спросил бригадир. — Обошел всю деревню, а толку…
— К председателю обращайся.
— Нету его.
— Нет — так будет.
— Когда еще будет? Говорят, уехал.
Олег Николаевич с теми, кто был слишком назойлив и беспонятлив, умел разговаривать жестко:
— Видишь или не видишь, что и я при деле? — сказал он, взглянув на Баронова с раздражением. — Завтра будут звонить из района, а у меня сводка еще не готова!
Из конторы Баронов направился в сторону дома с шатровой крышей, где жил сорокапятилетний бобыль Паша Латкин, про которого говорили: «Богу не угодил, а людей удивил».
Открыл Василий Иванович дверь и сквозь облако дыма едва разобрал компанию мужиков, сидевших кто за столом, кто на лавках, кто на приступках печи. Все в расстегнутых телогрейках, в сапогах, под которыми на полу темнели подтеки. Сидевшие за столом резались в карты, другие толковали о новых ценах на водку, о сенокосных участках, о штрафах, пенсиях и авансах.
Едва бригадир примостился на табуретке, как услыхал тоненький голосок, звучавший где-то под потолком:
— Василь Иваныч! Ты ли это? Кто тебя эдак разволновал? Нельзя ли мне за тебя заступиться?
Баронов шапку сронил, подымая лицо к полатям, на которых лежал Паша Латкин.
— Дела неважнецки, — сказал бригадир, вздыхая так глубоко, что грудь его поднялась и на ней расстегнулась фуфайка. — Захворала Евстолья. Ищу вот замену.
— Сколь коров-то доить?
— Двадцать.
— Даивал и поболе, — соврал для чего-то Паша.
— Умеешь, что ли? — спросил бригадир с сомнением и надеждой.
— С детства обучен.
Бригадир поднял шапку, погладил слежалый, с пролысками мех и просительным голосом предложил:
— Тогда, может, договоримся? На пару деньков? А, Паша?
Мужики засмеялись, загыкали, понимая, что Паша рядится ради потехи. Но Латкин, затронутый за живое, слез с полатей и забожился:
— Выручу, вот те хрест! — и с достоинством прошелся по кухне, маленький и сухой, в хлопчатобумажной вязаной кофте.
Кто-то воскликнул:
— Силешки, Паша, не хватит!
Хозяин так повернулся на месте, так сверкнул глазами, что мужики попритихли, уставясь на Пашу с нетерпеливым вниманием, с каким глядят на опытных шутников, привыкших озадачивать всех и дурачить.
— А мы спытаем сичас! — улыбнулся Латкин и, закатав рукава хлопчатобумажной кофты, начал сгибать руки, щупать мускулатуру.
— Силешка-то во! Мотрите! Али у кого еще есть такая? Могу и не эдак, точена мышь. Эй, Вовка! — крикнул и, повернувшись к дощатому голбцу, стащил оттуда лежавшего с книгой юного постояльца.