Выбрать главу

Мужа звали Андреем. Было ему 27 лет, работал директором леспромхоза, улыбчивый и высокий, с желтой гривой волос, бакенбардами и усами. Где-то месяца через два до Любы дошло, что в Андрее она обманулась. Ей, неопытной, знавшей людей лишь по трем-четырем деревушкам, было нелепо и горько открыть для себя, что муж бесхарактерный человек. За постоянный срыв плана по заготовке и вывозке леса ему грозил неминуемый крах. Но выручали друзья, которые были и в тресте, и в комбинате. Да и нельзя было его не выручать, потому что Андрей, как добрейший хозяин, делил с друзьями десятки застолий. Они пытались его спасти. Сперва переводом в другой леспромхоз. Потом переводом на более низкую должность. И покатился Андрей все ниже и ниже, мелькая на склоне жизни то замдиректора леспромхоза, то инженером по кадрам, то мастером леса, то сучкорубом. И Люба катилась рядышком с ним, с каждым таким переводом острей и печальней тревожась за участь безвольного мужа. И если в начале совместной жизни она работала где-нибудь при конторе или детсаде, то в конце ее — там, куда посылали. А посылали обычно чистить дорогу, сбрасывать бревна в реку, жечь на делянке зимние сучья, готовить в лесу для рабочих еду.

Она могла бы уйти от Андрея. Но не ушла. Потому что жалела его, как жалеют пропащих мужчин многие жены. Употреблял Андрей постоянно, пил вначале коньяк, постепенно сошел на водку, а там пристрастился в тому, что было доступнее и дешевле. Люба пыталась встать между ним и бутылкой.

— Не смей! — кричала голосом и слезами.

А он лишь жалобно улыбался:

— Мне уж страшно не выпить. Зверя на сердце ношу. А зверь этот требует каждый вечер.

— Так ведь ты — алкоголик! — пугалась Люба.

— Видимо, так, — соглашался Андрей.

Маялась Люба. Плохо спала ночами. Однако крепилась, зная одно, что надо сберечь Андрея. Только как это сделать — не понимала.

С годами Люба переменилась, стала дородней, глаже и миловиднее. Она никогда ничем не болела и ощущала в себе постоянный избыток сил. Казалось, природа ее для того такой крепкой и сотворила, чтобы она год за годом рожала детей. Но в том и была у Любы печаль, что детей она не имела.

Между тем и Андрея точила печаль: как спасти свою жену, которую он и любил, и губил? Об этом Люба узнала, по майскому вечеру возвратись с работы домой, где и увидела крошечную записку:

«Уезжаю. Сам не знаю куда. Тебя не беру, со мной пропадешь.

Андрей».

Заявление на расчет она написала в тот же вечер. Уезжая в тряском автобусе из поселка, Люба гадала: «Куда свою голову приклонить?» Остаться в райцентре — значит искать частный угол и неизвестно какое время жить у семейных хозяев. Ехать куда-то на стройку — годы не те. А если домой? В деревню? Двенадцать лет не бывала в Поповке. Правда, смущало, что нет у нее никого из родных. Один лишь заброшенный дом. «И то хорошо! — решила. — Буду жить потихоньку. И работу какую-нибудь подыщу».

12

И вот она дома. Сердце ее с мягкой грустью уткнулось в забытое и родное. Мерещится тихая поступь, с какой приходит она домой, возвращаясь с колхозной работы. Да не мерещится. Так и есть. Она слышит шаги, которые ближе и ближе, видит квадратную низкую дверь. Дверь отворяется.

Вздрогнула Люба. В кухню вошла Мария — жилисто-желтая, в платье с короткими рукавами, в правой руке — жестяное ведро, в левой — ладонь малышки, ступающей с мамой через порог. Глаза ее охватили Марию. Собиралась увидеть в ней очень счастливую женщину. Однако увидела тень от счастливой, так поразила Любу ее худоба.

В свою очередь Мария признала в дородной молодке ту худощавенькую девчушку, с которой когда-то дружил ее муж, помышляя на ней жениться.

— Здравствуйте! Вы ко мне?! — сказала Мария голосом ласковым, но и казенным, каким разговаривают в конторах, когда обращаются к посторонним.

Люба не была готова к вопросу, потому и ответила невпопад:

— Прямо не знаю, — и осветилась улыбкой, приметив малютку, которая спряталась в складках цветной занавески, следя оттуда за Любой, как диковатый зверек.

Поставив на лавку ведро с молоком, Мария сдвинула брови в сторону мужа. Максим сидел, напряженно согнувшись, точно хотел поднять голову и не мог. «Не стесняется ли, бесочек?» Мария почувствовала, как сердце ее прихватило ревнивой обидой.

— К мужу? — Мария спросила как бы шутливо и в то же время настороженно.

— Что вы! Как можно? Скажете тоже, — вспыхнула Люба.