Мария вернулась к стряпному столу. Наклонила ведро к приготовленным банкам и кринкам.
— К кому же тогда?
— Ни к кому… — начала было Люба, да прикусила язык, потому что смутилась малышки. Та смотрела ей прямо в рот, выблеснув взором из занавески. Не могла же сказать она при ребенке, что приехала в собственный дом, хочет жить в нем, и жить полноправной хозяйкой.
Возникла тяжелая тишина. Настолько тяжелая, что слова, какими ответила Люба, упали раздавленно, будто на них наступила нога:
— Можно и так догадаться.
Время было садиться за стол, уставлять его супом и кашей, которые прели в русской печи, но Мария не шелохнулась. Незваная гостья была ей как нож против горла.
Зайцеву было неловко и стыдно. Вопросы Марии, ее раздражительность, ревность разозлили его. Он стал, посмотрел на жену взглядом вздорного мужика, который вот-вот на нее прикрикнет. Но тут же и понял, что надо сдержаться. И еще он подумал, делая к выходу шаг, что женщинам легче договориться, если оставить их с глазу на глаз. Он и Люську хотел взять с собой, да та увернулась.
Когда за отцом дверь закрылась, Люська сразу же осмелела и простукала по полу каблучками.
— Как тебя, тетя, зовут?
— Люба. А как тебя?
— Люська! Я здесь живу! А ты? Ты откуда приехала к нам?
На секунду Любе представилось, будто с ней беседует дочка, и в груди ее вспыхнула нежность. Но опомнилась тут же и горько вздохнула:
— Я издалёка.
— А жить теперь будешь у нас?
Люба погладила девочку по головке:
— Ты этого хочешь?
— Хочу!
— Тогда я подумаю.
— Ты только скорее думай, а то меня мама угонит спать, и я ничего не узнаю.
И, мама действительно, взяв Люську за руку, увела. Сначала — в куть, за высокую занавеску, где заставила выпить стакан молока, а потом — в двухоконную горницу, спальню. Вернулась оттуда. Уселась напротив Любы.
— Надолго сюда? — спросила жестко и прямо.
— Навсегда.
Кончики губ у Марии приопустились.
— Квартиру себе присмотрела?
— Не, — Люба зябко пожала плечами. Ей захотелось вдруг запахнуться, так силен был озноб, накативший от стылых Марииных слов.
— Что же? — спросила Мария.
— У кого свой дом, тот квартиру не ищет.
— Хочешь, значит, права заявить на родительский дом?
Сердце у Любы словно осело, так ему сделалось тяжело. Заявить права — стало быть прогнать семью. «Ну куда им идти? А мне?» — с размаху ударило в грудь. Глаза ее точно в соленое окунулись. Слезы! Только их еще Любе и не хватало.
— Не знаю.
— А все же?
— Жить-то мне где-нибудь надо, — сказала Люба, как защищаясь.
— Правильно, — согласилась Мария и посмотрела на гостью все понимающим взглядом. — Завтра поставлю в известность предсельсовета. Он и поможет тебе.
— Не стоит.
В эту минуту в кухню вошел Максим:
— Ужинать будем сегодня?
Люба ужинать не осталась. Надела свой плащ, взяла чемодан и тяжело ступила через порог.
Минуту, не меньше, смотрел Максим, изучая лицо Марии, которое ниже глаз было ошпаренно-красным, а выше — белым, будто суровое полотно.
— Болеешь, — сказал с язвительным смыслом и поспешил вдогонку за Любой, громко топая по сеням.
— Люба-а?! Люба-а?
Но было вокруг безлюдно, ложился туман на траву, дул знобкий ветер и где-то высоко, меж туч, трепетала звезда, которая все, наверное, понимала.
Неспокойно спала в эту ночь Мария. Да и утром ей было не легче. Едва в кухню вошла, Максим вылез из-за стола и подался из дому. «Кто бы меня успокоил? — подумала с грустью Мария. — Никто не может меня успокоить. Ни муж, ни дочка. А Закипелов?» — явился на ум председатель сельпо, который умел, как никто, разбираться в ошибках людей.
Мария, быстро вымыв посуду, завязала на Люське шелковый бант и вышла с ней на крыльцо.
Они шагали к верхнему краю села. Там, невдали от конторы, стоял двухэтажный, рубленный в лапу, старинной застройки бревенчатый дом, где много шумливых детей, управляла которыми бабушка Юля.
Из всех шестнадцати окон уже летели на волю задорные голоса: кто-то спорил, кто-то смеялся. Люська взвизгнула, отцепилась от маминой теплой руки и, как горошина из стручка, стрекнула к веселому дому, на крыльце которого, осутулясь, стояла низенькая старушка. Мария окликнула:
— Юля Фатеевна, как здоровье?
— Хорошее, слава богу! — старая улыбнулась и вдруг, что-то вспомнив, махнула рукой на себя. — Ну-ко, Маня! Кого я тебе покажу! Гли! — старушка кивнула сморщенным, будто печеная репка, лицом на стоявшую сзади нее налитую молодку. — Кто такая? А ну угадай!