А Люба нисколечко не боится. Что ей секунда! Впереди намечалась новая жизнь. И пока Люба шла через поле, пока поднималась пригорком, пока проходила верхний порядок села, а затем, ступив на крыльцо, отворяла дверь в теплую кухню, где ожидали ее старики, все это время пыталась представить, какой она будет, новая жизнь? Какой?
Проснулась Люба в четыре утра. Чтоб не тревожить хозяев, украдочкой выбралась на крыльцо. Было свежо и росисто. От звездочек в синем зените остался лишь слабый намек.
Люба вошла в коровник. Все доярки были угрюмы, на «доброе утро» ответила только одна и то с таким недовольством на лице, словно Люба заставила это сделать ее через силу.
Шланги, стаканчики, аппараты — все это было для Любы хотя и знакомо, но подзабыто, и ей пришлось приглядеться к работе доярок, чтоб вспомнить. Одно досаждало ее вначале, что группа коров ей досталась с отбора. У товарок коровы — что тебе баржи, и у нее — одер на одре. Хотела было сказать: не в насмешку ли ей таких сухих отобрали? Однако не стала.
Дойка у Любы заладилась сразу. Она не спешила, боялась чего-нибудь упустить. Потому и коров выгоняла на грохот пастушьих стукалок последней. И со двора уходила позднее всех. Но это ее не пугало. Наоборот, подбавляло охотки работать старательнее и пуще. Неожиданно для себя вечером третьего дня она оставила всех позади и хотела было дояркам помочь. Но помощь ее не приняли. Старшая с крупным лицом и мужскими руками доярка посмотрела ей недобро в глаза:
— Выслужаешься? Абы нас руководство пораспекало, вот-де какие вы бабы — валявки, не то что новая просужанка!
Люба даже поднапугалась.
— Здрасте, — сказала она, однако ее перебили:
— Здрасте — не засти! Славу свою и бесславие наше в общую кучу не огружай!
Это было предупреждение, в котором она уловила: меж ней и доярками — огорожа. Почему это так? Да, поди, потому, что они здесь были свои, а она — из бывших своих.
Обидно, однако не так безнадежно. И в леспромхозах, бывало, она не сразу сходилась с людьми. Но время работало на нее, люди смиряли свою жестокость, добрели неторопом к ней, и Любе делалось так хорошо, что душа ее расправлялась.
И все-таки здесь, на родной стороне, было что-то еще и другое. Время текло, а огорожа, что разделяла доярок и Любу, как супротивниц, стояла по-прежнему между ними.
— Чего? — дознавалась она у колхозниц. — Чего я сделала вам такого?
Доярки не объясняли.
Слух о ней, как о женщине-заманухе, разошелся по всему селу. Любе было обидно и горько. Но это было только начало.
Как-то после работы пошла она в клуб, где крутилась новая кинолента. На сеанс опоздала и в зал, где висела сизая потемь, вошла, едва разбирая ряды. Присев на ближний от входа, различила сидевшего рядом с ней парня, который к ней неожиданно повернулся, что-то буркнул и вдруг, навесив ладонь над ее коленом, глуховато и трудно сказал:
— Геннадий.
— Для чего? — удивилась Люба.
— Для знакомства, — ответил, и Люба услышала запах водки.
— Руку-то убери! — возмутилась она вполуголос.
Парень руку убрал, однако придвинулся к ней плечом:
— Буду после кина ждать за почтой, — молвил Геннадий и замолчал, не обронив до конца сеанса больше ни слова. А когда дали свет, он вскочил, не взглянув на Любу, и пролетел в числе первых из зала. Она едва разглядела его краснощекое с усиками лицо, круглую голову в кожаной кепке и неширокие плечи. «Да ведь мальчик совсем!» — поразилась Люба. И усмехнулась в душе, решив, что все это он намолол ей по пьяни.
Темнота копилась только под крышами да в деревьях, а на улице было лишь тускло. Люба почти позабыла парня, как вдруг, проходя возле старых берез перед почтой, увидела его.
— Пошли?! — узнала настойчивый голос. И запах водки узнала. И это круглое с усиками лицо, с которого тек на нее ожидающий взгляд.
На какие-то доли секунды Люба оцепенела, точно увидела в парне младшего брата. Тут она испугалась и пустилась вдоль улицы чуть не бегом.
Парень не стал ее настигать, однако, озлившись, бросил вдогонку намеренно громко:
— Думает, кто она есть?! Да обкусанный блин!..
Сердце у Любы сжалось: «За кого меня здесь принимают?» И сомнение вкралось в Любину душу. Едва ли ей встретится тот, кто однажды заглянет в глаза ее, улыбнется и скажет: «А если я никогда не расстанусь с тобой?» Нет. В такое теперь не могла она верить.
Работал в эту неделю Зайцев за четверых. В летней избе, где должна поселиться Люба, хотел к воскресенью все устроить. И что же? Успел! Сложил русскую печь. Без всякой помощи и подсказки. Благо печную науку прошел еще при строительстве дома, когда нанимал печника. Сложил печь, побелил ее и прогрел, истопив в ней беремя сухих поленьев. Перенес с поветей кровать, пару стульев и стол. А вдоль стен поставил две новые лавки, изготовив их на крестьянский манер. Попозднее и переборку сколотит, чтоб поделила надвое сени, прорубит в стене новый вход, а потом посреди огорода протянет забор. Можно звать теперь Любу на жительство в дом.