— Рать твою в два рысака! А ну собирайся!
Филев шерохнулся и замер. Тревога сковала его лицо затверделостью глины.
— Куда? — спросил он с недоумением.
— К председателю!
Этого Яков Назарович не хотел.
— Пошто?
— Спросим его, куда ты боле пригоден: к работе или гулянке?
Яков Назарович снова поднялся.
— Неужто, Ваня, не понимаешь. Через час машина в город пойдет…
Бригадир покосился на впалый живот пастуха, на котором тот скорбно скрестил большие ладони. По идее надо бы было его пожалеть. Пусть бы съездил на новоселье. Но сделать такое — значит махнуть рукой на колхоз, что было уже оскорбительно для Ивана.
— Не хочешь — не надо. Так в конторе и доложу! — Слободин повернулся, зная, что смирный крестьянин Филев, как и все пожилые люди его бригады, боится попасть под крутую руку начальства, в котором за долгие годы в колхозе привык видеть строгую силу и дисциплину, а также свою переменчивую судьбу.
— Постой! — испугался Филев, хватая с подпечья рубаху. — Пойду на работу-то. Только оденусь…
Из пятистенка Иван выходил возбужденным. Знал Слободин, что поступил он с Филевым несколько грубо. Однако иначе нельзя. В противном случае будет в бригаде разброд. А нет! Пока Иван в бригадирах, такого не будет. Не даст послабления никому. Коли поехал колхозной дорогой, так будь покорен следовать ей до конца. На душе у Ивана было уверенно, жизнь открывалась в приятных тонах и хотелось ее продолжать, словно чье-то забытое дело, с которым справиться может лишь он.
У крыльца медицинского пункта, где палисадник с кустами акаций, низкая бочка с водой и рундук с деревянной решеткой, Иван увидел Маню Шишову. То Ивана и рассердило, что Маня должна была в эту минуту перебирать семенную картошку, а она отирается здесь. До медицинского пункта сорок шагов. И каждый шаг, пока шел, Иван выстелил матерками.
— Мне-ка, Вань, боле нельзя на эту работу, — сказала Шишова, едва Слободин ступил на рундук.
Иван неверяще сузил глаза. Перед ним стояла гладкая баба с несокрушимо выпуклой грудью и налившимся животом.
— Чего тогда тебе можно? Телят обряжать — нельзя. Картоху перебирать — нельзя. Лодырь ты, Маня!
На лице у Шишовой наметилась хмурая складка.
— Тебе бы, Иван, здоровье мое. Не то бы заговорил. Мне внаклонку работать вредно. Фельдшерица сказала…
В делах медицины Иван был профаном, потому объяснение Мани он пропустил меж ушей. Лишь спросил:
— Непонятно: такая пышная баба — и недовольна здоровьем. Чего хоть там у тебя?
— Опущенье желудка, — сказала Шишова. Да так обреченно, так грустно сказала, что Иван покосился на Мании живот.
— Сама виновата, — заметил. — Ешь больно много.
Обиделась Маня:
— Еда-то тут ни при чем. От ревматизму он опустился.
Слободин растерялся и закурил.
— Одна болезнь за другой. Ревматизма-то хоть отчего?
— От худых жилищных условий.
Иван глянул на Маню с недоумением. Надсмехается, что ли? Да нет. Стояла Маня, потухнув лицом, имея вид горемыки, с которой действительно что-то стряслось.
— А чем тебе можно помочь? — осторожно спросил.
Маня сконфуженно улыбнулась:
— Жильем.
«Вот оно что! — дошло до Ивана. — Симулирует нездоровье, абы жилье себе отхватить».
— В доме специалистов? — спросил он как можно теплее, чтоб ненароком не рассердиться и не сорвать любопытный расспрос.
Согласилась Шишова!
— Хотя бы и в доме. Там, говорят, квартерка незанятая осталась. Ты бы замолвился за меня…
«Ну вот и раскрылася Маня». Иван готов уже был возмутиться, покрыть колхозницу гневным словцом, да услышал в себе жалеющий Маню голос: «Нельзя. Не надо. Она же не виновата». Избенка ее приосела от дряхлости на три угла и могла в любой день развалиться. Просила она не однажды, чтоб выделили квартиру. Председатель ей обещал. Но обещал не квартиру, а ссуду. Да только Мане ссуда зачем? Кто строить-то будет? Муж ее, Валя? Да где уж ему, коли родился и вырос с губами, которые вытянул на стакан.
— Чего? — спросил Слободин, увидев вдруг в Мане одну из тех несуразных колхозниц, которой никто ни разу не помогал. — Вселишься в новый дом, дак и работать будешь, как люди?
— Как люди, Ваня. Нисколько не хуже.
— А ревматизма?
— Пройдет.
— А желудок?
— Подымется.
— И внаклонку работать не побоишься?
— Не побоюсь.
— Хоть картоху перебирать, хоть коров обряжать?
— И то и другое!
— Пошли тогда к Полетаеву! — предложил Слободин.