— Давай-ко домой, — сказал он, стишая голос, просившийся вырасти в яростный крик.
— А этого? — оглянулся шофер.
— Этого мы забираем с собой!
Мигунов зацепился за перегляд шофера с Иваном, как за колючку проволоки, и вздрогнул.
— Не пойму! — механик мелко пожал плечами.
— В колхоз увезем, — объяснил Слободин, — туда ты, надеюсь, еще не гонял?.
— Чего мне там делать в вашем колхозе?
— Народ соберем. Он и решит: чего с тобой делать?
— Вы что, ребята, всерьез?
— Всерьез.
— Да ну вас к монахам. Выпустите меня.
— Прибавь-ко, Лева, газку.
На окраине города, против столовки, в придворье дома под тополями стояла тележка с подразвороченным горбылем. Разгружал ее старик с красной лысиной на затылке. Сердце Ивана не вынесло, глухо забилось, как у хозяйственно-справного мужика, кого беззастенчиво разоряют.
— Попридержи-ко, — сказал он Леве и, скрипнув дверцей, крикнул с горячим накалом в груди: — Э-э, гусь без перьев! За доски-то сколь заплатил?
Голос его обещал неприятность, и старик обернулся, взглянув на «уазик» с коротким испугом.
— Бутылку с тапками отдал. А что?
— Дай-ко я наведу порядок! — сказал Мигунов, порываясь выбраться на дорогу. Но Слободин не пустил.
— С тобой разговор впереди. Двинули, Лева.
Под колесами то тряской, то выплеском луж отзывалась дорога. Она несла на себе «уазик» от окраины города к складам райтопа, от складов к мусорной свалке, оттуда к забитому мелким осинником перелогу, а там к перемычке через ручей, на коренастых столбах которой чернели пером полевые грачи. Птицы взлетели, заслышав сквозь рокот мотора скандалистый голос.
— Это насилие! Это шантаж! — шумел Мигунов. Его увядшее, с нервным румянцем лицо выражало протест. — Я на вас — прокурору! Я — в суд!
— Твоя вина потяжольше нашей! — сказал Слободин, как прихлопнул. — Так что сиди да не хорохорься.
— Но я пошутил! — Мигунов удивленно повел бровями. — Вы что! Не гонял я трактор в милицию! И в редакцию не гонял.
Машина неслась и неслась. Механик уставился взглядом в затылок шофера. И вдруг встрепенулся:
— Бросьте, ребята! Будьте людьми! — Он пытался пронять колхозников через жалость, и в голос его просочилось тепло. — Ну я виноват! Ну простите! С кем не бывает! Свяжешься с вами, инфаркта нету, да наживешь.
Иван тоскливо поморщился и остыл, не испытав к Мигунову ни ненависти, ни злости, лишь затяжное недоумение осталось в нем, сохраняя около сердца вопрос: «Живут же стервозы, портят всем кровь, и никто почему-то их не проучит?» И решил отпустить Мигунова. Однако не здесь отпустить, где березы да елки, а в первой попавшейся деревушке, какая им встретится на пути.
Уже вечерело. Тени длиннее падали на дорогу. Надлежало спешить: паром работал до девяти, да и важно было понять, где сейчас находится Валя. Слободин торопил:
— Скорее, Лева, скорей!
Но, кажется, зря Иван суетился. Машина шла на пределе своих силенок. Ровно, с подвывом работал мотор. Кокин сидел спокойно и чинно, как человек, с которым век свой ничего не случится. В приуставшем, но свежем его лице, пальцах рук, обхвативших баранку, в том, как он, не снижая скорости, взял из нишицы сигареты, достал коробок, чиркнул спичкой и закурил, была мужская надежность и снисходительность к суете.
Навстречу летели ольхи и сосны, поляна с белеющим стожаром, речка Пе́тенька, деревушка и зеленеющий на разливах приласканный солнцем осоковый луг. Слободин узнавал свою землю, свои перелоги, свои деревья. Все на него надвигалось. Все закруживало в себя. Иван закрыл на минуту глаза и почувствовал волю, будто он человеко-птица, летит и летит и, не зная, где приземлиться, ощущает любовь к перелету, который готов испытать до конца.
Но приятное сдуло, едва машина затормозила и Иван, ступая на землю, увидел голубенький «Беларусь», а за ним, под кустом на разостланном пиджаке, с поллитровкой в руке удобно лежавшего Валю. Валя только было изладился сдернуть головку.
— Стоп! — Иван наклонился, взял поллитровку и тут заметил Валины ноги, обутые в тапочки, на меху.
— Откудова это?
Шишов виновато и вежливо улыбнулся:
— Подарок.
— А это? — Иван подбросил в руке поллитровку. — Тоже подарок?
— Тоже, — признался Шишов и приглашающим жестом похлопал по пиджаку, на котором лежали горбушка, луковка и огурчик. — Давай, е-мое, вздрогнем перед дорожкой.
— Обменял на горбыль? — Иван подтянул тракториста за лямочку майки.
— На горбыль, — согласился Шишов.
— А ты знаешь, что могут за это и под статью подвести?