— И как это вышло, не понимаю? Наверно, ты, Миколаич, приоскользулся?
Хромов выбрался из пруда, посмотрел на Пашу непрощающим взглядом и, ничего не сказав, направился к дому.
И Паша, надев одежонку, затрусил было в деревню, однако Баронов остановил:
— Ты чего это? А кто коров-то будет пасти?
Латкину было холодно, зубы стучали так, что он еле промолвил!
— Кто-нибудь, но не я, Али не видишь — весь околел?
Баронов взмолился!
— Паша! Будь другом!
Но Паша слушать его не стал.
Бригадир заскочил в контору, нашел председателя и сказал:
— Михайлыч! Коров выгнали в прогон, а некому и пасти!
— А где пастух?
— Вон! — бригадир показал на окно, за которым Василий Михайлович разглядел Латкина. Председатель поспешил на улицу.
— Это куда?
Латкин съежился.
— Греться!
Председатель поднял руку и рыжеватыми длинными пальцами взворошил волосы на затылке.
— Пошли! — сказал. Он взял Пашу под локоть и повел его к своему пятистенку. — Лучше я сам тебя обогрею! А ты, бригадир, — обернулся к Баронову, — пока за коровами последи!
В доме у председателя не было никого, и хозяин живо распорядился. Принес трусы и брюки. Латкин бы и надел их, да трусы оказались настолько велики, что в них мог поместиться еще один человек. Белоусов принес другие. Паше они подошли. Правда, смутили его резинки: не одна, как у обычных трусов, а три. Поглядев на хозяина с подозрением, Латкин спросил:
— Бабьи?
— Ну и что! Под брюками кто-то видит.
Брюки тоже оказались огромными, но Василий Михайлович подал обрывок шпагата.
— Подвяжись. Под пиджаком и не знать…
Облачился Паша в сухую одежду, выпил остаток в бутылке и, закусив, поспешил на выгон.
Белоусов глядел на узкую спину тщедушного пастуха и думал: «Пошел человек на работу… А мог бы и не пойти. Мог бы даже с расстройства напиться, и пришлось бы тогда его наказывать, хотя после этого он бы остался таким, каким и был, только обиделся бы и натворил еще что-нибудь. А сейчас все ладно». Белоусов считал, что в Сорочьем Поле худых людей нет. Есть лишь уставшие. Кто-то устал от самой работы, кто-то от ссор и скандалов с женой, кто-то от дерзкой надежды жить независимее и богаче, кто-то от мысли, что он работает хорошо, а его почему-то не замечают… Уставшим надо помогать, полагал Белоусов.
В кабинет Василий Михайлович возвратился довольным. Он верил, что дальше будет лучше и работа пойдет спокойно, и люди станут друг к другу добрей.
В урочищах темной, как деготь, реки Песьей Деньги — чернолесье, ивняк да мелкие полянки. По этим-то луговинкам и водит Паша коров. Это с утра, когда скотина быстра на ногу и голодна. А к вечеру, когда поднаестся и станет ленива, приведет ее на Игнатьевский выгон, где место открыто на несколько верст и где растет в изобилии белая полевица.
После обеда к Паше обычно сбегаются ребятишки. Заслышат дуду, которой он заменил не совсем удобную барабанку, и спешат. Прибегут, окружат галдящей стайкой, и кто-нибудь обязательно скажет:
— Вот и мы, дя Паша! Ждал?
— А как же, точена мышь! — ответит пастух. — Вон семейка-то у меня. Все к деревьицам норовит. А нагинать-то их рук не хватает.
Пойдет пастух впереди по сквозным зеленым прогалам. И ребятишки за ним. Рады облазить все осинки. Скотина довольна. Хрустит молодой листвой.
Чтобы не растерять стадо, Латкин время от времени достает из-за длинного голенища дуду. Дует в нее, сочиняя нехитрую песенку-забавушку. Скачет песенка с ветки на ветку, раздается по рощам и кустам, извещая стадо о сборе. Пареньки, умаявшись на деревьях, тоже спешат на заливистый зов. Русоволосые, с голубыми глазами, в простой и легонькой одежонке, они бегут по желтым от хвойных иголок тропинкам, как беспечные, бойкие ветерки, которым дана безмятежная воля. А Паша возле ворчащего, как старичок, ручейка запалит костер, скинет с ног тяжелые сапоги, прикурит от уголька и, вытащив из огня накаленный докрасна провод, начнет прожигать в батожке дыру.
Тепло и покойно вокруг. В прохладе теней лежит присмиревшее стадо. Сквозь навись листвы дрожит синева, в которой летают желтенькие овсянки. Никуда бы, кажется, не ушел отсюда — все сидел и сидел бы, внимая звукам и запахам луговины.
Сегодня, как и вчера, у костра ватажка ребят. Каждому хочется знать, для кого же из них дядя Паля готовит дуду. Сидят на корточках возле огня, пекут картошку и смотрят на узловатые руки, в которых мелькают то огненный провод, то нож, то искрасна-бурая заготовка.