Чует Паша ребячьи взгляды. Чует и то, как кто-то стоит за ближней ольхой, выжидающе долго стоит и смирным и ласковым взглядом осторожно следит за ним. Смахнув с, живота ольховую стружку, пастух буровит глазами лес.
— Ну-ко, Васька! — кричит бригадирову сыну. — Загони Рыжуху назад!
Толстопятый, веснушчатый Васька в кепке с надломленным козырьком кидается было в лес, но Паша ему вдогонку:
— Да вицу, вицу сломай! А то Мартику недолго тебя и на рожки! На рожках-то не бывал?
— Не, — признается Васька.
— Это поправимо! Быков-то всяко ведь не боиссе?
Васька запнулся на ровном месте, встал, как столб на меже, ковыряет сандалиной травку.
— Не боюсь небодучих, — говорит, обернувшись к костру, — а этот воно какой…
— А ты видел его? — Паша встает, шурша по траве, подходит к кусту и подымает оттуда крохотного теленка. — Вот он наш Мартик! Не грозен?
Ребятишки, хихикая, смотрят, как Васька, отбросив ненужную вицу, храбро бежит в березняк и выгоняет оттуда корову.
Стало прохладно. Заныли тоскливые комары. Лютики возле ручья зашевелили легкими лепестками, собирая их в крошечные желтые кулачки. Паша, взглянув на часы, велит ребятишкам тушить костер. Дуда почти готова. Прожжена в сердцевине дыра, нарезаны альтовые насечки.
— Кому?
— Мне!!! — разносится по опушке.
Паша задумался, проследил, как мимо него летел синий жук, но столкнулся с травинкой и, словно с обрыва, спикировал и зарылся в коровью коврижку. Пастух объявил:
— Загану вам загадку! Кто отгадает — того и будет! Летит по-птичьи, говорит по-бычьи, на землю падет — по колено войдет?
Никто и подумать еще не успел, а бригадиров сын уже выпалил:
— Жу-ук!
Латкин встал с березовой плашки и, подав бригадирову сыну дуду, спросил:
— Знал, поди-ко, загадку-то, а?
Загорелое, в конопушках, с задорным носом Васькино лицо засияло гордостью.
— Не! Я зоркий! Я видел, как он пролетел и упал. Точь-в-точь как в загадке…
— Ладно, точена мышь, — остановил его Латкин. — Подымай теперь нашу семейку.
Но дуда не слушается Васьки. Паренек дует так, что щекам больно, а вместо звуков — урканье да шипенье. Возвращая Паше дуду, он заявляет:
— Она недоделана — дырка тонка.
— Неужто тонка?
— Тонка!
— А может, Васильюшко, тонка-то не дырка, а что? — сверкает Паша глазами, переводя их с Васьки на других сорванцов.
— Кишка!!! — раздается на всю луговину.
Васька краснеет, хочет как-то поправить свою оплошность, но о нем уже позабыли. Облепив пастуха, ребята веселой стайкой идут Игнатьевским выгоном и слушают, слушают, как дядя Паля на новой дудке выводит мотив неслыханной песни.
— Дя Паля! — кричат ему вперебой. — Ты чего такое забавненькое свистел?
— «Чижика», — объясняет пастух, — песенка есть такая. Спеть вам, что ли?
— Спой! Спой!
От поскотины до деревни минут тридцать ходьбы. Пока шли, разучили ребята всю песню, и так понравилась она им, что пели ее целый вечер.
…Если бы Латкин знал, какие последствия вызовет песня, то он бы ее и не начинал. Но разве мог он подумать, что «Чижика» будет слушать директор школы Колошеницын, человек хотя и скромный, но строгий, кого крестьяне Сорочьего Поля немножко боялись и уважали, — слушать, сидя за книгой возле распахнутого окна, и возмущенно покачивать головой: «Да разве так можно? А если об этом узнают в районе? Образцовая школа. С учебой все так поставлено, с дисциплиной…»
Наутро Колошеницын принял срочные меры. Всех, кто пел, одного за другим вызвал к себе в кабинет и строго-настрого предупредил:
— Чтобы это было в последний раз!
Узнав, кто научил ребят этой песне, Колошеницын явился в контору сказать Белоусову, чтобы тот хорошенько пробрал пастуха. Председателю было не до проборок. Вот уже целый месяц средь множества прочих дел он ломал свою голову над вопросом, как бы сколотить бригаду для постройки комплексного двора. Строили этот двор в прошлом году заезжие молдаване, да вышла задержка с довозкой шифера и стекла. Строители были готовы и подождать, но с условием, чтобы колхоз оплатил им простой по среднесдельной. Василий Михайлович отказался и этим лишил стройку рабочих рук.
Слушая жалобу на пастуха, Белоусов глядел на директора школы тупо и отвлеченно. Колошеницын сидел перед ним в неношеном, будто только что снятом с плечиков сером костюме, немного полный, немного румяный, с полотняной кепкой в руке, и наставительным голосом убеждал: