Затем, уже в штабе, размещавшемся в доме местного губернатора, Брусилов вручил Деникину папку.
— В этой папке, Антон Иванович, очень ценный документ — мой приветственный приказ армиям, — многозначительно произнёс он.
— Прикажете разослать в войска? — осведомился Деникин.
— Что вы, бог с вами! Прошу вас впредь не действовать столь поспешно и неосмотрительно, — запричитал Брусилов. — Срочно отправьте приказ в Петроград с нижайшей просьбой Александру Фёдоровичу Керенскому рассмотреть его. И лишь когда он одобрит — немедля разошлите.
Деникина передёрнуло, но он не подал и виду, молча кивнув головой в знак согласия.
«И с таким человеком вше предстоит работать? — Он даже вздрогнул от этой мысли. — Что сотворила с ним революция!»
Брусилов интуитивно почувствовал вражду, исходящую от мрачного Деникина.
— Антон Иванович, дорогой! Задаю себе вопрос и никак не могу на него ответить. Всем сердцем я надеялся, что встречу в вас своего боевого товарища, что мы с вами будем работать в одной упряжке, сообща тянуть этот тяжёлый воз. И, не скрою, удивлён, если хотите, даже поражён тем, что вы смотрите на меня волком.
Сумрачность не исчезла с лица Деникина:
— Это не совсем так. Дело в том, что моё дальнейшее пребывание во главе Ставки невозможно.
— Но почему же?! — В голосе Брусилова сквозило, казалось бы, искреннее удивление.
«Вот теперь я окончательно понял, кем ты стал на самом деле, — недобро, но даже с каким-то облегчением подумал Деникин. — Ты не просто перевёртыш, ты ещё и лицемер!»
А вслух ответил:
— Одна из причин состоит в том, что на мою должность вами предназначается генерал Лукомский.
Лицо Брусилова исказила гримаса тревоги и смущения, но это длилось лишь мгновение. Взяв себя в руки, он воскликнул с той же притворной искренностью:
— Это возмутительно! Как же они смели назначить Лукомского без моего ведома?!
Деникин слегка усмехнулся и промолчал: уж ему-то было достоверно известно, что Брусилов, ещё находясь на Юго-Западном фронте, согласился с Керенским, предложившим на должность начальника штаба именно Лукомского!
Антон Иванович был несказанно рад тому, что в ожидании своего преемника ему довелось проработать с Брусиловым всего дней десять. Но и эти дни были для него сущим наказанием. Брусилов явно подыгрывал новым властителям, и стоило Деникину заговорить о мерах, которые, по его мнению, следовало бы принять в интересах укрепления армии, как Алексей Алексеевич в страхе начинал махать на него руками, будто это был не начальник штаба, а назойливая осенняя муха:
— Антон Иванович, умоляю вас, остепенитесь! Время-то сейчас совсем, совсем другое! Всё, что вы предлагаете, будет немедленно расценено как посягательство на демократию, а то и вовсе, избави Господь, пришьют нам контрреволюцию!
— Но разве вы не видите, что армия разваливается и идёт к пропасти?
— Всё вижу, голубчик, как же не видеть! Но разве против силы попрёшь? Новые власти как раз и хотят на развалинах старой армии построить новую — классовую. — Помолчав, он добавил сокрушённо: — Вы думаете, мне самому не противно постоянно махать красной тряпкой? Но что же делать? Сознательно и добровольно подставить себя под пули? Россия больна, армия больна. Её надо лечить. Но как, какими лекарствами?
Как-то в доверительном разговоре, когда Деникин попросил походатайствовать, чтобы его отправили на фронт, Брусилов признался:
— Я вам открою тайну, голубчик. Знаете, почему они боятся посылать вас на фронт? Они думают, вы там начнёте разгонять комитеты.
Деникин улыбнулся:
— Не совсем так. Я не буду прибегать к помощи комитетов, но, честное слово, и трогать их не стану.
— Возможно ли такое? — с сомнением проговорил Брусилов. — Они же страсть как любят во всё совать свой нос. И даже ваше равнодушие к ним воспримут как позицию враждебного свойства.
Однако сам в тот же день отправил телеграмму Керенскому:
«Переговорил с Деникиным. Препятствия устранены. Прошу о назначении его главнокомандующим Западным фронтом».
Узнав об этом, Деникин воспрянул духом. О своих настроениях он вскоре сообщил Ксении:
«Ныне отпущаеши... хоть и не совсем. Временное правительство, отнесясь отрицательно к направлению Ставки, пожелало переменить состав её. Ухожу я, вероятно, и оба генерал-квартирмейстера. Как странно: я горжусь этим. Считаю, что хорошо. Мало гибкости? Гибкостью у них называется приспособляемость и ползанье на брюхе перед новыми кумирами. Много резкой правды приходилось им выслушивать от меня. Так будет и впредь. Всеми силами буду бороться против развала армии».