— Я читал ваше обращение, — глухо произнёс Деникин. — Не могу не сказать о том, что меня крайне удивило одно обстоятельство. В обращении указывается, что местом пребывания вашего «комитета» является город Смоленск. На самом же деле, что мне доподлинно известно, «комитет» этот находится в Берлине.
— Не более чем невинная уловка, — осклабился Власов, удивляясь, что генерал вместо разговора по существу обращает столь пристальное внимание на пустяки. — Все, кто пойдёт за нами, должны быть уверены, что наш комитет образован русскими на своей собственной территории, а не кем-то другим в Берлине. Это несущественная деталь, и на обсуждение её жаль тратить драгоценное время. Главное, что РОА пользуется полной поддержкой фюрера, нам покровительствует Гиммлер и в целом СС. Меня принимали у себя Геринг, Риббентроп, Геббельс... — Эту последнюю фразу Власов произнёс с нескрываемой гордостью. И этим окончательно восстановил Деникина против себя. Сейчас, после этого горделивого признания, он уже не слушал Власова, а лишь внимательно вглядывался в его форму, которая показалась ему ещё более несуразной, чем в первый момент встречи: китель с отложным воротником цвета хаки, без погон. На брюках — шёлковые лампасы малинового цвета. Чёрт знает что, клоунада, да и только!
Власовуловил мысли Деникина, его распирала злость. «Этот старикашка, просравший гражданскую войну, ещё смеет не только сомневаться во мне, но и издеваться надо мной!» — мелькнуло в его мозгу, но вслух он сказал другое:
— Кажется, я вас так и не убедил. Ну что же, история покажет, кто был из нас прав... Может, вам и не понравится, но задам вам прямой и нелицеприятный вопрос: чем вы, генерал Деникин, отличаетесь от меня? Вы вели непримиримую борьбу с Советами. Эту же цель ставлю перед собой и я.
— Генерал Деникин, — с достоинством ответил Антон Иванович, — никогда в жизни не надевал на себя немецкую форму или ещё какую-нибудь другую. Генерал Деникин носил и носит русский военный мундир.
— Позвольте заметить, что на мне нет немецкой формы. Это — форма РОА. Так что...
— Эту форму надели на вас ваши хозяева. Моя Добровольческая армия, в отличие о вашей, как вы выразились РОА, не воевала под чужими знамёнами.
— Мы тоже независимы, — стараясь делать вид, что его не задевают обидные слова Деникина, произнёс Власов. — И действуем вполне самостоятельно.
— Если не считать того, что действуете вы так, как того пожелают Геринг, Гиммлер и Риббентроп, а в конечном итоге сам фюрер.
— Однако я не ожидал, генерал, что вы столь одиозно воспримете наше движение. Главное ведь в том, чтобы свергнуть ненавистный режим большевиков, а там мы докажем, что способны управлять свободной Россией.
— Вы, генерал, или наивны, или притворяетесь. — Деникина всё более возмущали рассуждения Власова. — Кто это вам отдаст Россию? Впрочем, какой смысл продолжать разговор? Ведь мы говорим на разных языках.
— Очень жаль, — насупился Власов. — А я надеялся, что вы воспримете меня и мои идеи как прямое продолжение идей Белого движения! И поможете мне привлечь на нашу сторону ряды белой эмиграции, особенно молодёжь.
— Белая эмиграция, — спокойно ответил Деникин, — сама вольна выбирать те знамёна, под которые она захочет встать. Но я верю, что это будут истинно русские знамёна...
16
Война, самая грозная война XX века, продолжалась. Ксения Васильевна не забывала свой дневник.
«3 февраля 1944 года. Берлин сообщает, что английская авиация бомбардировала поезд, вёзший англо-американских пленных, в результате более 500 из них убиты.
Конечно, такой факт мог произойти, ведь вражеская авиация, естественно, атакует все пути сообщения, но любопытно, что никто в это не верит. Первая реакция Антона Ивановича перед аппаратом была: «Сами убили, чтобы отомстить за бомбардировки».
«31 марта 1944 года. Слушали грохот московских залпов по случаю взятия Очакова. Производит впечатление даже по радио. Кажется, это второй раз в истории русские берут Очаков. Полтораста лет тому назад во времена Екатерины Потёмкин взял его у турок. Но тогда это была слава России. А теперь? Может быть, тоже, говорит мне Антон Иванович».