— Боярин Артамон Сергеевич! Постой! Сделай милость, постой малость!
— Пошёл прочь с дороги, дурень! — закричал на него возница, замахиваясь кнутом. — Налил зенки-то, чёртова голова, и лезет.
Но Прокофьич не испугался кнута и, продолжая махать руками, не переставал кричать.
Возок поневоле должен был остановиться, и Матвеев выглянул в оконце.
— Что там такое? — спросил он.
— Да вот, боярин… — начал было возница, но Прокофьич тем временем подбежал к возку и закричал:
— Боярин, ведомо ли тебе, что твоего дохтура, Яглина Романа, в железы посадили?
Матвеев в недоумении посмотрел на него и немного погодя произнёс:
— Что ты мелешь? Кто взял?
— Из Разбойного приказа пришли за ним ярыжки и взяли его по извету воеводы Потёмкина.
— Гони скорее! — крикнул Матвеев вознице, и возок быстро покатил.
Когда часа через три на Верху один из дворцовых жильцов подошёл к нему, говоря, что государь приказал звать его к себе, Матвеев, идя в покои государя, решил напомнить ему о Романе.
— Здравствуй, Сергеич, — встретил его Тишайший. — Да что это с тобой? Чего так не весел? К царю с таким лицом негоже входить.
— Сам знаю свою вину, надёжа-царь, — ответил Матвеев. — Да уж больно неладно у меня идут дела в моём приказе. Одного дохтура у меня из Разбойного приказа в железы забрали.
— Из Разбойного приказа? Твоего дохтура? За что? Кого?
— Да того самого Яглина Романа, который тебе тогда жильную руду пускал.
— А, этого… беглого толмача из посольства? За что же?
— По извету воеводы Потёмкина. Надо быть, потому, что Яглин сбежал у него из посольства, а затем он опознал его.
Тишайший призадумался, будто что-то вспоминая.
— Ну, Сергеич, хотя и велика вина этого Яглина в том, что он самовольно покинул наше посольство и нашего государства и подданничества себя лишил, но за то, что он при большой нужде и великой для нас смертной опасности изрядно помог нам, все вины ему прощаем и взыскивать не велим. Пусть только дальнейшей усердной службой послужит нам.
— Государь-батюшка, — радостным голосом произнёс Матвеев, — великую милость ты этим своим приказом делаешь дохтуру Яглину, и — поверь мне — усердно он будет служить тебе.
— Ну, ну, ин ладно, — добродушно сказал Тишайший. — Из Разбойного приказа прикажи освободить его, а на днях как-нибудь прикажи ему прийти ко мне. Да ещё кого-нибудь из дохтуров позови. Что-то опять поясницу разломило. Пусть попользуют. Да… — вспомнил Тишайший, — сказываешь, воевода Потёмкин здесь?
— Приехал, государь.
— Прикажи ему прийти ко мне. Хочу его с воеводства-то вдругорядь в посольство послать. Пусть ещё раз нам и нашему государству послужит. Да, — вспомнил Тишайший, — а за этим воеводой свияжским надо кого-нибудь послать. Пусть его сюда привезут, да расспросить надо о всех его воровских делах и, коли правда окажется, так наказать нещадно, дабы и другим неповадно было.
XXVII
— Чем служить прикажешь? — с поклонами встречая Матвеева, спросил Стрешнев.
Артамон Сергеевич сухо поздоровался с ним, так как не любил этого «заплечного мастера», и быстро посмотрел кругом, как бы ища кого-то.
— По делу, по делу приехал, боярин, — затем сказал он, садясь на скамью, — по государеву приказу.
— О? — удивлённо произнёс Стрешнев. — Али крамола какая объявилась, что царь-батюшка тебя сюда прислал?
— Нет, никакой крамолы нет, я по другому делу. По твоему приказу схвачен дохтур Аглин Роман?
— По моему, боярин, по моему, — со сладенькой улыбкой ответил Стрешнев. — Только скажу тебе, боярин, ты бо-ольшую промашку с этим дохтуром сделал. Ведь он-то вовсе не зарубежный человек.
— А кто же такой? — равнодушно спросил Матвеев.
— А беглый толмач царского посольства Петра Ивановича Потёмкина Ромашка Яглин.
— Твоего кума?
Стрешнев смутился немного и, запинаясь, ответил:
— Да… он мне кумом приходится.
— Который извет на Яглина сделал тебе?
— Ну, так что ж, что извет? Ведь не лжу же он сказал? Ромашка и сам в том повинился.
— Ну? — удивлённо сказал Матвеев. — Ну, да, впрочем, это беда не велика: про неё и сам царь знает.
Стрешнев провёл рукою по лысине: аргамаки начали ускользать от него.
Вдруг ему пришла в голову мысль.
— Коли царь это знает, то, конечно, не беда, — сказал он. — А вот беда: с пытки он повинился, что замыслил злой умысел на здоровье государево. Хотел — вишь ты — его зельем каким-то отравить и извести вконец корень царский.