Выбрать главу

— Но где же ваша лошадь? — спросил Яглин.

— Испугалась и куда-то убежала. Однако что же мы стоим? — опомнился офицер. — Пойдёмте ко мне!

Яглину не хотелось спать, поэтому он ничего не имел против предложения молодого офицера, и они пошли по пустынным улицам города.

XVI

Пройдя несколько улиц, они подошли к небольшому домику, у дверей которого висел на медной цепочке деревянный молоток. Офицер ударил последним несколько раз в дверь. Через несколько минут в ней показалось заспанное лицо слуги.

— Собирай нам чего-нибудь поесть и дай вина! — приказал последнему Гастон.

Вскоре молодые люди сидели за столом, на котором стояли кое-какая снедь и бутылка вина.

— Ну, выпьем за наше взаимное одолжение, — сказал Гастон, разливая по стаканам вино. — Быть может, мы ещё не раз пригодимся в будущем друг другу.

Яглин чокнулся с ним, и они оба осушили стаканы.

— Когда вы думаете ехать дальше? — спросил офицер.

— Это как вздумает наш посланник.

— Вам необходимо видеть нашего великомилостивейшего короля?

— Да. У нашего посланника есть к нему грамоты.

Разговор дальше вёлся некоторое время относительно этого предмета. Вино не застаивалось в стаканах, и следующая бутылка замещала место предыдущей. Оба собеседника видимо начинали хмелеть.

— Эх, друг мой, — произнёс Гастон, — вот мы здесь с вами пьём и шутим, а на душе у меня очень невесело.

Яглин, взглянув на него, спросил:

— Могу я узнать, что за причина такой грусти?

Собственно, он уже догадывался, в чём тут дело, но ему хотелось это услышать из уст Гастона.

— Вам я могу сказать, — ответил последний, — так как вы — человек, не заинтересованный здесь. Да и к тому же вы — иностранец. Другому я не сказал бы этого.

И, помолчав несколько времени, он стал рассказывать.

* * *

Гастон де Вигонь принадлежал к старинному дворянскому роду провинции Гасконь, бывшей столь же древней, сколь и бедной. Когда ему исполнилось двадцать лет, старик отец призвал его к себе, подал ему кошелёк с деньгами, указал на старинную родовую шпагу с портупеей, висевшую на стене, и сказал:

— Вот тебе шпага и деньги. Иди на конюшню, выбери там себе лошадь, садись и поезжай. Здесь я тебе больше ничего не могу дать. А тебе надобно увидать свет и пробить себе в жизни дорогу. Поезжай в Байону. Там губернатором наш дальний родственник, маркиз Сен-Пе, который в прошлом очень многим обязан мне. Он не откажется дать тебе дело и поможет в будущем.

Гастон поцеловал отца, сел на лошадь и поехал в Байону.

Маркиз Сен-Пе признал своё, хотя и отдалённое, родство с ним и устроил Гастона офицером в гарнизон города Байоны.

Расторопный, умный и сильный офицер с течением времени сумел настолько расположить к себе «дядю», как он называл маркиза, что тот сильно привязался к нему и обещал оставить его наследником всего своего состояния, если он не будет выходить из его воли. Таким образом для бедного молодого гасконца открывалась впереди блестящая будущность.

Но тут случилось одно обстоятельство, заставившее офицера сильно призадуматься и немало поразмышлять, по какой идти дороге.

Однажды утром он явился в губернаторский дом и сказал:

— Дядя, я пришёл просить у вас позволения жениться.

— Жениться? — с удивлением произнёс маркиз Сен-Пе. — На ком?

— На дочери знаменитого доктора Вирениуса.

Маркиз подумал несколько времени и затем, отрицательно мотнув головой, сказал:

— Не слыхал о такой знаменитости. Да это, впрочем, всё равно. Жениться ты на ней не можешь: дочь какого-то цирульника тебе, дворянину, — не пара.

Гастон вспыхнул:

— Он — не цирульник, а очень известный и искусный врач. А она — девушка, достойная любви всякого дворянина и кавалера.

— Всё равно, — спокойно сказал маркиз. — Она тебе — не пара.

— А если я всё-таки женюсь на ней?

— Несмотря даже на моё несогласие? В таком случае я лишу тебя своего наследства, вышлю из Байоны и постараюсь, чтобы ты не был принят снова в королевские войска.

Этого Гастон, во всяком случае, не ожидал. Конечно, хороши любовь и жизнь с любимой женщиной, но утрата карьеры и богатства представляла тоже своего рода лишение, подвергнуться которому бедному дворянину вовсе не хотелось.

— Хорошо, дядя, я подумаю, — сказал он.