— Да, мы знакомы, — сказал он. — Благодаря вам мы были спасены от смерти, которой нам грозила чернь.
— Но что же вы стоите? — спохватилась девушка. — Вы, быть может, по делу?
Яглин всё это время стоял, не спуская глаз с «гишпанки». После её вопроса он очнулся и вспомнил, зачем пришёл.
— Да, да, — сказал он. — Я пришёл к вам по делу: наш посланник захворал, и ему требуется лекарь.
— Тогда это к моему отцу, — произнесла «гишпанка», сходя с порога и движением руки приглашая Романа войти в комнаты. — Он дома.
Яглин вошёл вслед за нею.
Пройдя ещё одну комнату, они очутились перед высокой дубовой дверью, которая вела в комнату самого Вирениуса. «Гишпанка» притворила немного дверь и произнесла:
— Отец, пришли звать тебя к больному.
И она распахнула перед Яглиным дверь.
Молодой московит вошёл в комнату.
Последняя представляла собой точную копию кабинета вообще всех врачей или алхимиков того времени. Посредине находился большой стол, заставленный склянками различной величины и формы, колбами, ретортами, перегонными кубами, стаканами, чашками. В углу стояли человеческий скелет и костяк какого-то животного. В другом углу был горн с медным перегонным кубом. На другом столе были навалены книги, рукописи и свитки, некоторые в тяжёлых переплётах из телячьей кожи, с медными застёжками. Вдоль задней стены высился большой шкаф со множеством ящиков, заключавших в себе различные лекарственные коренья, листья, цветы и другие лекарства.
За столом, стоявшим посредине, сидел в кожаном кресле высокий человек, одетый в чёрный костюм с гофрированным белым воротником и в небольшой четырёхугольной чёрной шапочке. У него были длинная чёрная с проседью борода, орлиный, крючковатый нос и густые чёрные брови, из-под которых пристально смотрела пара чёрных глаз.
В ответ на слова дочери он поднял голову и молча стал смотреть на вошедшего Яглина.
— Я к вашей милости, — сказал последний, поклонившись Вирениусу. — Наш посланник захворал. Не будете ли вы добры посмотреть на него?
— Посланник царя московитов? — быстро спросил Вирениус и, обернувшись к дочери, отрывисто сказал: — Элеонора! Плащ!
Девушка, видимо привыкшая к этому, уже подавала ему толстый суконный плащ чёрного цвета и кожаную сумку с набором инструментов.
Вирениус накинул на себя плащ, взял под мышку сумку и вышел с Яглиным на улицу. Последний отвязал лошадь и предложил доктору сесть на неё, что тот и сделал.
Роман оглянулся назад. Там, в дверях, стояла Элеонора, облокотившись одной рукой о дверь, и пристально смотрела на молодого московита. Яглин поймал этот её пристальный взгляд и почувствовал, как у него по спине заползали мурашки. Затем, поклонившись девушке, он взял за повода лошадь и быстро пошёл рядом с нею.
Когда они очутились в гостинице, где остановилось посольство, Яглин ввёл Вирениуса в комнату Потёмкина, и врач подошёл к лежавшему на постели посланнику. Он взял руку последнего, послушал пульс, потом пощупал голову и произнёс:
— Прилив к голове дурной крови. Необходимо извлечь её.
Он распорядился, чтобы подали таз, засучил рукава и, вынув из сумки флиц, приставил его к темневшей около запястного сустава вене. Затем он ударил по флицу небольшим деревянным молоточком — и в таз брызнула струя тёмной крови.
Русские, стоявшие возле, отшатнулись, когда брызнула кровь, а священник даже отплюнулся в сторону.
— Вишь, нехристь, — проворчал он про себя, — православную кровь как воду льёт. Точно руду у лошади мечет.
Когда крови вытекло стакана два с лишним, Вирениус ловко зажал отверстие, откуда она лилась, и тем прекратил истечение.
В это время Потёмкин открыл глаза и взглянул мутным взором на склонившегося над ним лекаря.
— Вот и хорошо! — крикнул последний. — Теперь дело на лад пойдёт, раз он открыл глаза.
— Что со мной? — слабым голосом спросил Потёмкин.
— Тш-ш… — сказал лекарь. — Теперь нельзя говорить. Ему надо одному остаться, — строго добавил он, взглянув на челядинцев, всё ещё остававшихся в комнате.
— Пошли вон отсюда, хамы! Чего рты-то разинули да ворон считаете? — закричал на них Румянцев и принялся выталкивать в шею челядинцев, не скупясь на тумаки и зуботычины, к которым те, впрочем, привыкли.
В комнате остались только Потёмкин, Вирениус, Румянцев, Яглин и Игнатий.
— Кто это? — спросил слабым голосом посланник, глядя на Вирениуса.
— Это — лекарь, Пётр Иванович, — ответил Яглин.
— Да разве я болен?
— Да ты, Пётр Иванович, совсем без памяти лежал, — сказал Румянцев. — Я уже думал, что тебе карачун совсем и мне без тебя посольство придётся править.