И вдруг точно луч света сверкнул в его мозгу.
«Гишпанка!.. — подумал он. — Она!.. Она это сделала!..»
И нежность Романа к этому дому, к живущим в нём людям удвоилась.
XIX
Вирениус каждый день навещал больного посланника, здоровье которого со дня на день улучшалось. Благодаря этому Яглин почти каждый день бывал в маленьком домике лекаря и очень часто виделся с «гишпанкой».
Вирениус вовсе не был испанцем. Он был итальянец, но женился на испанке, передавшей дочери свою красоту.
Яглину несколько раз хотелось спросить Элеонору о её отношениях с Гастоном де Вигонем, но каждый раз его останавливали какая-то боязнь и робость, точно он опасался услышать неприятное для себя.
Впрочем, для продолжительных разговоров у них и не было много времени, так как Вирениус постоянно уводил Романа в свою лабораторию и там разговаривал с ним о своём любимом деле — медицине.
Наконец Потёмкин настолько оправился, что был в силах подняться с постели.
Во время своей болезни он так привык к своему лекарю, что порой даже скучал без него. При его посещениях он лично, посредством Яглина, разговаривал с ним и расспрашивал его о врачебном деле.
Последнее он делал неспроста. При отъезде из Москвы ему был дан наказ в Посольском приказе, чтобы «для его великого государя службы в немецких, фряжских, гишпанских и иных землях всяких искусных людей, которые ратное дело изрядно знают, и руды всякие из земли копать, и лекарей искусных, и кто аптечное дело добре понимает, и сукна разные делать, и иных прочих таких людей подговаривать в Русское царство идти и льготы им всякие обещать, и жалованье, и государеву милость». Поэтому Потёмкин, видя на себе действие искусства Вирениуса, и вздумал уговорить его перейти на службу московского государя.
— Ты вот что, Роман, — сказал он как-то Яглину, — поговори-ка с этим лекарем да разузнай, что он, как живёт, не думает ли на службу к кому идти и всё такое.
— А к чему это, государь?
— А уж это — не твоего разума дело! Ты пока делай лишь, что тебе сказано.
Вечером в этот день Яглин стал собираться в маленький домик. Он вынул новый бархатный кафтан, соболью шапку и жёлтые сапоги — всё это подарок будущего тестя.
— Эй, Роман, ты что это сегодня великий убор вздумал надевать? — спросил подьячий, сидевший в это время у стола. — Али к какой красотке вздумал идти? Иди, иди, брат! Здесь девки-то больно хороши! А ты где себе кралю-то подцепил?
— Поди ты к лешему! — начал сердиться Яглин.
— Да ты чего лаешься-то? Ты — человек молодой… Знамо дело, тоже погулять охота… Ох, когда я молодой-то был, вот по этой части дока был!.. Девки тогда так и льнули ко мне.
Яглин, засмеявшись, воскликнул:
— Ты, Прокофьич? Вот уж трудно было бы подумать!
— Да ты постой, парень, зубы-то скалить. Разве я всё такой был? Эге!.. Молодец хоть куда!.. Ты вот хоть и красив, а тебе всё же трудно за мною было бы угнаться. Ну, так скажи же, Романушка, к какой красотке-то ты отправляешься, что так разрядился?
— Ни к какой не иду, — ответил Яглин. — Посылает меня Пётр Иванович к лекарю Вирениусу, — вот к нему и иду.
— То-то к лекарю, — лукаво подмигивая глазами, сказал подьячий. — Не к лекарской ли дочке?
— А ты почём знаешь, что у него есть дочь? — спросил Роман.
— Знаю уж… Та самая, что тогда с тем молодцом эту сволочь, на нас напавшую, разогнали. А что она лекарская дочь, так про это мне вчера тот солдат — Баптист, что ли, его зовут — сказал. Только вот что, молодец: напрасно ты своей головой будешь стену бить — не про тебя этот кусок.
— Чего ты там языком хлопаешь, пьяница кружальный? — закричал на него Яглин, рассердившись не на шутку. — Или хочешь, чтобы я твой сизый нос на сторону сбил за твои паскудные речи?
— Ну, ну, я ведь по дружбе к тебе только! Хотел тебя предостеречь, чтобы ты зря тут не влопался.
Яглин решительно подошёл к подьячему, крепко взял его за козырь кафтана и, приподняв на воздух, крепко тряхнул его.
— Ну, говори ты, приказная строка, что ты такое набрехал тут про неё?..
— Ой-ой-ой!.. Что ты, Романушка!.. — испуганным голосом заговорил подьячий. — Что ты?.. Пусти, пусти, задушишь ведь… Какая тебя там блоха укусила?.. Да провались ты совсем со своей черномазой гишпанкой, чтобы вас обоих с нею нечистая сила забрала. Ишь, леший! Весь козырь почти оторвал. Кто мне его здесь пришьёт?
— Не говори непотребных слов!
— «Не говори»! А чего я тебе сказал? По дружбе хотел сказать только тебе, что нарвёшься ты на того молодца, что нас от смерти неминучей с твоей гишпанкой спас. Он сам путается с этой девчонкой. А коли ты поперёк дороги станешь, так он угостит тебя шпагой.