Слова Баптиста показались Яглину настолько искренними, что он от души простил такой промах солдата.
— Ну, что прошло, то прошло, — сказал он. — А вот что же теперь-то делать? Секундантов-то у меня всё-таки нет.
— А не согласится ли кто-нибудь из людей вашего посольства? — спросил Баптист.
Яглин разъяснил ему, что на его родине поединки не приняты, и потому никто из посольских людей не знает всех правил западноевропейских дуэлей.
— Остаётся только одно, — сказал тогда Баптист, — идти на поединок одному и довериться чести противника и его секундантов.
Это было единственным исходом, и Яглин, подумав, решил, что так и должно быть, так как за Гастоном он, во всяком случае, никакого вероломства не мог предполагать. Он поручил Баптисту пойти к офицеру и передать ему это, а сам пошёл к себе.
XXIII
На другой день Роман Андреевич проснулся рано. Умывшись и одевшись, он уже хотел было выйти и разыскать Баптиста, чтобы расспросить его, как обстоит дело с поединком, но к нему подошёл один из посольских челядинцев и сказал:
— Пётр Иванович спрашивал тебя. Не пройдёшь ли к нему?
Яглин пошёл к посланнику.
— Вот что, Роман, — сказал Потёмкин, — что там твой лекарь ни говори, как он ни будь ведун по лекарской части, а слушать его я не хочу. Нельзя мне лежать боле.
— Неужто, государь, ехать дальше хочешь? — спросил Яглин, изумлённый в душе таким внезапным решением посланника.
— Никак мне нельзя. Дело, сам знаешь, царское и застаиваться на одном месте невозможно — в Посольском приказе за эту самую замешку попадёт, чего доброго. Семён хоть и говорит, что подождать надоть, да ведь спросят-то не с посольского советника, а с посланника. Да он к тому же — хитрая лиса: говорит одно, а как раз подведёт под ответ.
— Так когда же ты думаешь ехать, государь? — спросил Яглин.
— Да дня через два можно будет, я чаю, и вперёд двинуться.
У Яглина отлегло от сердца.
«Слава богу! — подумал он про себя. — В два дня можно и с тем делом развязаться окончательно».
— Что же, государь? — ответил он. — Если ты здоровым себя считаешь, так отчего же и не поехать? Думаю, и лекарь Вирениус не будет противиться.
— А ты всё-таки скажи ему о том. Да, — вспомнил затем посланник, — а говорил ты ему о службе государевой?
— Говорил, да он ещё ответа не дал. Боится, как бы не прогадать ненароком.
— А ты ему обещай всё. Царь-батюшка за хорошего лекаря не поскупится. Немцам-лекарям у нас в Аптекарском приказе не житьё, а масленица. Будет своему делу хороший ведун, так и большего достигнет. Главное, чтобы умел хорошо жильную кровь отворять, руду метать да гнать водку редечную, хреновую и киршневу[13]. Да по совести присягу давал бы: «Не примешивать к лекарствам злого яда змеиного и иных ядовитых зверей и всяких злых и нечистых составов, которые могут здоровью повредить или человека испоганить»[14]. Да умел бы как след распоряжаться алхимистами[15], часовых дел мастерами, оловянниками[16], помясами[17], умел бы готовить сало и масло для царских пищалей да костоправов, как надо, научить своему искусству. Чаю, знает всё это твой лекарь-то?
— Наверное, знает. У них ведь здесь этому всему учат. Живых людей лечат, а на мёртвых учатся: режут на части мёртвое тело и узнают, где какие кости и жилы лежат.
— Тьфу, погань! Недаром все говорят, что все немцы чёрту душу в заклад отдали. Ну, не грешное ли это дело — мёртвых резать?
— Чего же тут грешного-то, государь? — сказал Яглин. — Мёртвому-то, чать, всё равно, а для живых польза.
— Нет, грех, смертный грех!.. Тело надо земле предать, а не осквернять его. Да и то сказать, — продолжал он, — недавно только это и у нас-то пошло. В прежние времена никаких лекарей и у нас не было. Были знахари, знахарки, бабки, ведуны разные. И они умели лечить всякие болезни. А ещё лучше заговаривали всё это. Бывало, скажет знахарь свой заговор — и всё как рукой снимет. А тут на-кось, мёртвых потрошат да поганят… Тьфу, тьфу, тьфу!.. Ну, иди теперь!
Яглин вышел от посланника и, спускаясь с лестницы, встретил Баптиста.
— Ну что? — спросил он солдата.
— Всё сделал. Секундантами вашими будут двое дворян, знакомых де Вигоня.
14
Подлинные слова из присяги, которую давали иноземные врачи, поступая на московскую службу.
15
16
Часовые мастера и оловянники тоже причислены были к Аптекарскому приказу, где лудили посуду с царской кухни, чистили тазы и паяли трубы.
17