— Когда же?
— Завтра. Я и место-то знаю.
— Ну, спасибо тебе. За мною служба не пропадёт.
— Благодарю вас, — ответил Баптист, снимая шляпу и кланяясь Яглину. — А вы что же, не боитесь идти драться?
— Нет, — улыбаясь, ответил Роман.
— Ну а всё-таки вам не мешало бы пофехтовать на шпагах. Гастон де Вигонь — такой противник, что с ним идти драться нужно, сначала подумав.
«Он правду говорит», — подумал Яглин и спросил:
— Ты ведь умеешь драться на шпагах?
— Ещё бы! Я бы был уже офицером, если бы попал на войну.
— Ну, так вот ты и поучи меня. Дело нехитрое — и я скоро пойму его.
— В таком случае пойдёмте за город. Там я знаю одно местечко, где нам никто не помешает.
Час спустя Яглин бился с солдатом, постигая тайны фехтовального искусства.
Возвращаясь домой, он натолкнулся на сцену, которая заставила его много похохотать.
Почти около самого города, у одного маленького кабачка, они увидали кучу столпившегося народа, весело шумевшего и над чем-то хохотавшего. Слышна была музыка, и доносилась русская речь:
— Стой, стой! Не так, не так играешь. Не выходит. Ты слушай меня. Ну…
Весёлая голова,
Не ходи мимо двора,
Мне дорожки не тори,
Худой славой не клади…
Да не так! Не туда взял. Ну, слушай:
Во муромских во лесах
Стоит бражка на песках,
Молода брага и пьяна
И размывчива была,
Весёлая…
Но как музыка ни старалась, не могла попасть в такт незнакомой ей песне.
Яглин подошёл к кучке и увидел в средине её Прокофьича, старавшегося изобразить под собственную песню что-то вроде пляски, но ничего не выходило.
Роман Андреевич растолкал толпу и взял подьячего под руку.
— Будет, Прокофьич, людей-то смешить, — сказал он. — Ты ведь, поди, и так по всему городу славу на наше посольство наложил. Узнает посланник, так не миновать — смотри — тебе батогов.
— Батоги? — пробормотал Прокофьич. — А что они мне? Боюсь я их?.. Не видал я разве их, батогов-то твоих? Видал, знаю. На Москве, в Посольском приказе, не раз едал их. Важное дело — батоги!..
Прокофьич всю дорогу так бормотал, пока они не дошли до гостиницы.
Подьячему в этот день не повезло — и он получил то, что пророчил ему Яглин.
Потёмкин в это время сидел у окна и смотрел на улицу. Увидав пьяного подьячего, поддерживаемого с обеих сторон Яглиным и Баптистом, он высунулся за окно и крикнул:
— Что это такое? Опять пьян? Да что он, нарочно, что ли, хочет наложить поруху на посольскую честь? Вот я его выучу! — И, крикнув из соседней комнаты челядинцев, приказал расправиться с толстяком батогами.
Челядинцы схватили выпившего подьячего и поволокли его на задний двор гостиницы, и через несколько времени оттуда раздались его крики.
XXIV
На другой день рано утром Яглин и Баптист вышли из города и направились к большому леску, лежавшему невдалеке от Байоны. Дойдя до опушки его, они увидали скрытых между деревьями лошадей и около них несколько молодых людей, одетых в мундиры того же полка, в котором служил и Гастон де Вигонь. Последние заметили их и пошли к ним навстречу. Их было четверо. Яглин и Баптист поклонились им, на что те, в свою очередь, сделали то же. Затем двое из них отделились и подошли к Яглину.
— Мы — ваши секунданты, — сказали они.
Роман Андреевич ещё раз поклонился им и поблагодарил их за честь, которую они оказывают ему своей готовностью быть его свидетелями.
— Ваш противник дожидается там, — сказал затем один из офицеров, показывая рукой на лужайку, лежавшую среди леса.
У Яглина сильно колотилось сердце при мысли о возможности смерти. Ему вдруг стало жалко и своей молодой жизни, которой oн, быть может, через несколько минут лишится, и Москвы, которой никогда больше не увидит, и старика отца. Мелькнул какой-то женский образ — и что-то тёплой волной подкатилось к самому сердцу. Однако минуту спустя он сказал себе: «Нечего трусить! Трусливому не видать ничего».
И он бодро зашагал к лужайке, где его встретил поднявшийся с пня Гастон.
Лицо последнего было нервно оживлено. Не впервые он выступал на поединке, так что бояться ему нечего было. Да к тому же и дрался-то он не раз с известными рубаками, так что какого-то варвара-московита он за серьёзного противника и не считал.
Он и Яглин разделись и остались в одних рубашках. Секунданты подали им шпаги — и они взмахнули оружием.
Урок, данный Яглину вчера Баптистом, не пропал даром — и он сразу вспомнил все частности фехтовального искусства. Но он знал, что дерётся с хорошим противником, почему и не решался пока сам нападать, а ограничивался лишь отражением ударов Гастона, стараясь в то же время подмечать его слабые стороны. Наконец он улучил удобную минуту и нанёс удар, задевший Гастона по руке.