— А Пётр Иванович что?
— Рвёт и мечет. Ведь какая заминка вышла из-за его да из-за твоей болезни! Куда мы без толмача-то пойдём? Сегодня он сам позвал меня и послал узнать, как твоё здоровье.
— Завтра приду в посольство. Скажи Петру Ивановичу.
— Слышу. Так и скажу. Да вот ещё что: посланник ещё велел спросить тебя насчёт лекаря. Как он, — едет, что ли, на Москву?
— Сегодня окончательно переговорю с ним об этом.
— Ну, ин ладно. Велел он сказать, чтобы ты всячески склонял его к этому. Великий государь за такого лекаря доволен будет.
Подьячий ушёл.
Яглин остался один и задумался.
Предстояло ехать с посольством дальше, а следовательно — расстаться с любимой Элеонорой. Но он чувствовал, как ему тяжело это сделать. Да и что будет, если он вернётся с посольством на родину? Нелюбимая, чуть не силой навязанная, невеста, а потом жена, с которой придётся жить целый век?..
— Нет, нет. Лучше смерть! — прошептал Яглин, закрывая лицо руками, и нервно заходил по комнате.
Вдруг какая-то мысль остановила его.
— Остаться… Покинуть посольство и навсегда поселиться здесь, — зашептал он. — Это будет лучше…
Но в ту же минуту он вспомнил о своём отце, об умершей сестре, о воеводе и очнулся.
— Нет, нет… Это невозможно! — зашептал он. — И сестра останется неотмщённой, и отец с горя помрёт. Невозможно…
Его сердце готово было разорваться на части от борьбы самых противоположных чувств.
В это время раздавшийся позади скрип заставил его обернуться. В дверях стояла Элеонора. Яглин бросился к ней и тотчас же остановился. На него глядело печальное, измученное лицо с синевой вокруг глаз. Девушка молча смотрела на него, а затем произнесла:
— Вы уезжаете? Я догадалась об этом по посещению вашего товарища.
— Так надо, — сказал Яглин. — Я — не свободный человек и принадлежу моему царю.
Элеонора ничего не сказала на это и стояла, теребя складку своего платья.
— Вам грустно… расстаться со мною? — с волнением спросил Яглин.
Элеонора молча подняла голову, а затем, протянув к нему руки, охватила его за шею. У Романа потемнело в глазах.
Когда они очнулись, к Яглину вернулось сознание безысходности его положения, и он схватился за голову.
— Что с тобою? — произнесла Элеонора.
Яглин чувствовал, что какой-то клубок подступает к горлу. Его душили спазмы, и он понял, что сейчас разрыдается. То счастье, которое он только что держал в своих руках, ускользнуло — и впереди была темнота.
Однако он энергично тряхнул головою, как будто решаясь на борьбу, и сказал:
— Слушай! Для нас есть два исхода: или я останусь здесь, но тогда мой отец помрёт с горя и наш враг останется без справедливого мщения; или же ты должна ехать со мною в Московию.
— Но как отец? — спросила девушка.
— Уговори его ехать на службу к нашему царю. Наш посланник предлагал ему это.
— Я это знаю. Но он колеблется ехать в вашу далёкую и дикую страну.
— Тогда как же? Остаться мне здесь?
— Нет, ты не имеешь права делать это. У тебя там есть обязанности.
Они оба замолчали, подавленные безвыходностью собственного положения.
В это время в дверь снаружи раздался стук.
— Это — отец. Я попробую поговорить с ним, — сказала Элеонора и пошла отворять дверь.
XXVIII
На другой день Яглин, подходя к своей гостинице, увидел, что пред нею толпится довольно большая кучка людей. Некоторые держали на поводу лошадей.
«Что бы это такое могло быть?» — подумал он, но когда подошёл ближе, то увидел гербы на попонах лошадей и догадался, что это, должно быть, приехал губернатор.
Поднявшись наверх, Роман Андреевич увидел всех людей посольства, столпившихся около дверей, которые вели в комнату посланника.
— Градоначальник приехал, — шептал ему бывший тут же Прокофьич.
В это время дверь отворилась, и в ней показался Румянцев. Он сразу увидел Яглина и сказал ему:
— Роман, иди-ка сюда! Хорошо, что ты вернулся вовремя. А то приехал градоначальник, а как с ним разговаривать? Ни мы его не понимаем, ни он — нас, — и он вошёл с Яглиным в комнату посланника.
Последний сидел в глубоком кресле против маркиза, одетый в «большой наряд», то есть, несмотря на жаркое время, в кафтане и опашне, подбитом ценным мехом. Позади стоял один из челядинцев и почтительно держал в руках высокую горлатную шапку посланника, а другой — его палку. Маркиз также был одет по-парадному.