Яглин поклонился им и встал около кресла Потёмкина. Предварительно он вгляделся в лицо губернатора, как бы желая по нему разгадать, знает ли тот о дуэли с его племянником или нет. Но лицо губернатора ничего не выражало, чтобы по нему можно было что-нибудь заключить.
— Вот что, Роман, — произнёс Потёмкин. — Скажи ты ему, что мы завтра хотим ехать дальше… в этот город… как, бишь, его?
— Бордо, — подсказал ему Яглин.
— В эту самую Борду. Быть может, их король уже прислал туда какие-нибудь распоряжения относительно нас.
— Вы отлично делаете, — ответил маркиз, когда Яглин перевёл ему слова посланника. — Я до сих пор, к сожалению, ещё не имею никаких распоряжений от моего всемилостивейшего короля, но там, быть может, что-нибудь имеется.
— Хорошо, мы завтра выедем, — сказал Потёмкин.
— Но я должен сказать вам, — самым любезным тоном произнёс Сен-Пе, — что наши таможенные власти просят у вас список вещей вашего посольства и обозначения подарков, чтобы определить пошлину с них.
Яглин с удивлением взглянул на него. До сих пор с посольством никогда ничего подобного не было и никто нигде пошлины не требовал. Он думал, что ослышался, и спросил губернатора, так ли он понял его; однако маркиз подтвердил свои слова. Роман всё же не решался передать это Потёмкину.
— Что он там говорит? — нетерпеливо спросил последний, видя, что Яглин молчит.
Тогда последний рассказал ему, в чём дело.
Потёмкин сразу покраснел. Никогда и ни в одном государстве не случалось такого унижения ни с каким посланником, и ему нигде не приходилось переносить такую выходку.
— Да что он, с ума, что ли, сошёл? — разозлённый, вскричал он. — Скажи ему, что нигде с посланниками так не поступают.
Яглин перевёл.
— Дело таможен находится не в моём ведении, — прежним любезным тоном сказал губернатор. — На это есть особые интенданты, и они требуют уплаты пошлин.
Потёмкин покраснел ещё более.
— Тогда скажи ему, что я — не купец и товаров со мною нет, — сказал он и решительно встал с места.
Когда Яглин перевёл эти слова маркизу, пришла очередь последнего смириться. Он встал и, что-то неясно бормоча, с поклонами стал пятиться к двери, чтобы удалиться.
Потёмкин долго не мог успокоиться. Он ходил по комнате и ругался.
— Ведь поруха царскому имени в этом, Семён? — обратился он к своему советнику.
— Большая поруха, государь, — ответил тот. — Никогда в нашем царстве не было такого. Были у нас послы и от кесаря римского, и от короля свейского, и от короля польского, и от султана турецкого — и никогда с них пошлины не взимывали.
— Завтра же едем, — распорядился Потёмкин и похлопал в ладоши. — Собираться, завтра выезжаем, — сказал он вошедшим челядинцам.
Яглин вышел смотреть за сборами.
Наступил вечер. Яглин по-прежнему наблюдал за слугами и думал.
Положение его было незавидно — и он то и дело предавался самым мрачным мыслям.
Дело в том, что час тому назад он говорил с Вирениусом относительно службы у московского царя.
— Пока я ничего не скажу вам, мой юный друг, — ответил лекарь. — На днях я должен ехать в Париж. Там у меня есть один приятель, который хотел устроить мне службу у одного из германских герцогов. Если это удастся, то я должен буду отказаться от предложения вашего посланника.
Разговор происходил при Элеоноре. Когда Яглин прощался с её отцом и нею, то заметил, что в глазах девушки стояли слёзы. Он только глубоко вздохнул и, опечаленный, вышел из маленького домика, где он в первый раз в жизни услышал сладкое слово «люблю».
Подходя к гостинице, он увидел опять знакомую сцену: подьячий шёл, сильно покачиваясь из стороны в сторону.
— А… друг сердечный, таракан запечный!.. — закричал он, увидав Яглина. — Что невесел, буйну голову повесил?
— А ну тебя к чёрту! — нетерпеливо отмахиваясь от него, сказал Яглин и направился к крыльцу.
— Ну? — удивлённо сказал подьячий. — Какая муха тебя так больно укусила? Те-те-те!.. Вот оно что!.. Понял! Видно, сохнет сердце молодца по какой-нибудь здешней черномазой девчонке? Угадал я? Верно ведь?
— Угадал, — не выдержал и рассмеялся Яглин.
— Так как же дело-то стоит? Ты сохнешь, а она вьётся да в руки, дрянь, не даётся?.. Ну, так этому я помогу: я на этот счёт заговор хороший знаю. Коли прочесть его над бабы той следом рано поутру, так не то что ты за нею, а уж от неё бегать станешь, — отвяжись, пожалуйста! Хочешь, я скажу тебе?