Яглин был ошеломлён этим приказанием, которое разрушало все его планы: сегодня ночью он должен был в последний раз увидаться с Элеонорой.
— Но, государь… — заикнулся было он.
— Не разговаривай и делай, что тебе говорят, — прикрикнул на него посланник. — Сейчас же уезжаем от этих разбойников…
— А рухлядь-то как же, государь?
— Игнатий и подьячий останутся здесь и завтра выедут с рухлядью. Я с Семёном, с тобою и с попами уезжаем сейчас же. Да иди же, что ли! Пошли сюда дьяка…
Пришлось повиноваться разгневанному посланнику, и через час небольшая группа всадников выезжала из Байоны.
Но, как ни спешны были сборы, Яглин всё-таки улучил минуту и сказал подьячему:
— Слушай, Прокофьич: хочешь быть мне другом? Да? Так ступай в дом лекаря Вирениуса, повидай его дочь и передай ей эту записку, где я пишу, что мы должны были внезапно уехать, но что я надеюсь увидеть её в Паризе-городе. Понял?
— Понял, понял, — качая лысой головой, ответил подьячий. — Стало быть, выходит, что ясный сокол побаловался около певуньи-чечотки да и спорхнул?
— Если, плешивая твоя голова, ещё раз придёт тебе в голову это, то тут тебе и конец, — вспылил Яглин и потряс под самым носом подьячего кулак.
— Ну, ну… Чего же сердишься-то?.. Уж и пошутить нельзя!.. Сейчас и рассердился… Ладно уж: передам цидулю, как велишь…
— И вот ещё что, — сказал Яглин, снимая с пальца небольшой золотой перстень. — Передай ей это и скажи, чтобы не забывала меня, как и я её не забуду, — и он поспешно отвернулся в сторону, чтобы скрыть от подьячего непрошеные слёзы.
«Те-те-те! — подумал про себя подьячий. — А ведь тут, видно, дело-то не на шутку завязалось!»
XXIX
Ехали вплоть до самой ночи. Так как продолжать путь было, пожалуй, небезопасно, да к тому же и всадники и лошади притомились, то решили остановиться и переночевать у опушки небольшого леса.
Маленький лагерь из пятнадцати человек спал. Не мог только уснуть Яглин, который лежал с открытыми глазами, смотрел на небо и думал свои думы.
Странно сложилась его жизнь! Смерть сестры, разорение семьи, нелюбимая, силой навязанная невеста, путешествие за рубеж, «гишпанка» и их взаимная любовь… Как всё это переплелось! А дальше что? Что даст им эта любовь? Жениться здесь и ехать с «гишпанкой» в Москву? А Потёмкин? А отец? А воевода?
Яглин в отчаянии сжимал себе лоб руками, как будто хотел выдавить из головы мысль, которая осветила бы дорогу в будущее, показала, что делать дальше. Но эта мысль не выдавливалась, и Роман, измученный и усталый, уснул лишь под утро.
Его разбудил шум. Он быстро вскочил на ноги и огляделся кругом.
Маленький лагерь был весь на ногах. Потёмкин и Румянцев глядели вдаль, на дорогу. Яглин тоже посмотрел туда и в облаках пыли увидал, что там едет остальная часть посольства.
Когда последние подъехали, Роман отыскал подьячего и спросил его:
— Ну, что? Как?
— Отойдём в сторону, Романушка, — ответил тот и, когда они зашли за кусты, вынул из-за пазухи платок, в котором было что-то завязано, бережно развернул его, а затем вынул оттуда небольшую звезду из разноцветных драгоценных камней на золотой основе.
Яглин взглянул на нижнюю сторону звезды, которые дамы того времени носили в волосах, и увидал там нацарапанную чем-то острым надпись на латинском языке: «Semper tua»[19]. В волнении он приложил эту дорогую для него вещь к губам.
«Охо-хо! — подумал про себя подьячий. — Правду люди, видно, говорят, что любовь — зла. Совсем парень в полон отдался».
— Наказывала передать что-либо? — спросил затем Яглин.
— Экая ведь память-то! Да ведь на словах-то разве она передала бы мне что?.. Всё равно я не понял бы ничего. А вот цидулька тебе от неё есть, — и он вынул из кармана небольшую бумажку.
«Буду торопить отца скорее ехать в Париж. Там увидимся. Не забывайте меня. Элеонора ».
Яглин сразу повеселел. Будущее стало видеться ему в менее мрачном свете. Он даже чуть не задушил в своих объятиях опешившего от неожиданности подьячего.
«Ну, ну! — подумал тот. — Дело-то, видно, не на шутку у Романа с этой черномазой гишпанкой затеялось. Ох и будет же гроза, коли Пётр Иванович узнает об этом: за свою рябую девку он Яглина пополам разорвёт, пикнуть не даст».
Отдохнув немного, царское посольство двинулось дальше, но медленно, с большими остановками. Останавливались полдничать, обедать и на ночлег. При этом посланник с товарищем кушали плотно, обильно запивая всё вкусным фряжским вином, а после обеда ложились отдыхать. Всё это, конечно, сильно тормозило путешествие.