На обратном пути из Версаля посольство возвращалось через Сен-Клу, где остановилось в замке герцога Орлеанского и любовалось на фонтаны.
На следующий день посетили французскую Комедию, где труппа квартала Маре дала для них два представления.
Между тем за всеми этими удовольствиями не позабылось и дело. В скором времени Берлиз привёз посланнику проект коммерческого регламента, составленного Кольбером и состоявшего из пятнадцати статей. В этом регламенте, после обещаний «союза и соглашения, совершенного единомыслия, братской любви и согласия», могущих в будущем соединить обоих государей и их наследников, говорилось далее об обеспечении купцам обеих стран свободы въезжать и находиться в данном государстве, покупать и продавать, подчиняться общему праву, строить, нанимать, быть судимым консулами своей нации, а также исполнять религиозные обряды по своей вере. При этом Кольбер настаивал, чтобы французские купцы платили половинную, против англичан, пошлину.
— Нам не дано права заключать какие-либо договоры, а о сём надлежит вам послать к нашему государю вашего посланника, — ответил на это Потёмкин.
На следующий день к Потёмкину, по приглашению Кольбера, явилось много купцов; они стали спрашивать посланников: какой товар можно посылать в Москву и в какой порт. Говорили об Архангельске, что там лёд стоит целые полгода.
Потёмкин не согласился на провоз водки и табака и указал на белое и красное вино, различные материи и подобное. Относительно же вывоза из Москвы он указал на меха, кожу, сало и пеньку. Купцы ушли, обещав в следующем году прислать в Архангельск корабль.
XV
Два дня тому назад исчез Баптист. Куда он девался — никто этого не знал. Яглин расспрашивал всех в посольстве, но никто не мог ему ничего сообщить.
— Сбежал, должно быть, — сказал Прокофьич. — Чего ему около нас-то околачиваться? Вольный казак он, ну, не понравилось — и ушёл.
Это было очень неприятно Яглину. Он привык к солдату, который тоже, как казалось, привязался и к нему. К тому же Баптист своим видом постоянно напоминал Яглину об исчезнувшей прекрасной «гишпанке».
Роман стал ходить с Прокофьичем по парижским кабачкам, надеясь там встретить солдата. Но последнего там не находил. Тогда Яглин махнул на всё рукой и с рвением принялся за посольские дела, стараясь усиленной работой заглушить свою тоску.
Двадцатого сентября Берлиз известил Потёмкина, что двадцать третьего король даст русскому посольству прощальную аудиенцию и вручит ответное письмо царю, так как на следующий день он уедет в Шамбор.
Потёмкин заволновался.
— Как же это так? — воскликнул он. — Да я же ведь просил королевских советников, чтобы они прежде дали мне на просмотр спись[28] с письма. Бог вас знает, что вы там напишете! Быть может, такое, что мне нельзя будет в Москву и глаза показать.
— У нас этого никогда не делается, — ответил Берлиз. — Мы письма отдаём всем посланникам запечатанными и заранее на просмотр не даём.
Потёмкин заволновался ещё более. В его уме уже вставало представление о «порухе» на великое царёво имя, за что его в Москве по головке не погладят.
— Тогда я лучше дам отрубить себе голову, умру с голоду, дам себя разрубить на куски, а к королю вашему на отпуст[29] не поеду! — в гневе закричал он.
Берлиз встал в тупик перед этой вспышкой гнева.
— Хорошо, я скажу об этом министру, — сказал он и, откланявшись, ушёл.
На другой день он принёс по поручению Льона латинскую копию письма короля к царю.
Получив в руки этот документ, Потёмкин крайне обрадовался. Он поцеловал бумагу и приложил её к глазам и к голове.
— Подать сюда вина! — распорядился он затем. — Хорошее дело всегда надо весело кончать. — Вино было подано, и Потёмкин, разлив его по стаканам, предложил один Берлизу. — За здоровье короля, — возгласил он затем и, выпив вино, ударил о пол стаканом, который разбился вдребезги. — Пусть так разобьются и все враги короля! — воскликнул посланник. — Ну а теперь посмотрим, что там написано. Прочитай-кось, Роман! — обратился он к Яглину.
Молодой человек стал читать и уже с первых слов остановился.
— Ты что же? — спросил посланник.
— Да неладно титло царское поставлено, государь: «царь казанский и астраханский» поставлено после «князя смоленского».