Между первым и вторым рядом, в исподнем меньшем ящике, лежали: ложка, чарка, две лопатки серебряных, пестик медный, тафта белая да алая.
Пониже, в третий ящик, в круглых сулейках, поставлен был запас «водки апоплектики», затем «безую пять нарядов без инроговой кости, безую же пять нарядов с инроговой костью».
В самом нижнем ящике стояли в стопках разные сахары, соли, пластыри, порошки — «пургацейный», от глист, от насморка, от кашля и «бальсамы» в костяных сосудах. Кроме того, были положены склянки с сиропом «из жеребячья копыта», «дух из червей», «дух из муравьёв».
— А книги лечебные не забыли? — спросил Матвеев аптекарей.
— Нет, боярин, — ответили те и подали «Травник учителя и дохтура Симона Спрения», «Зельник» его же и «О простых лекарствах от Диоскорида и иных многих».
Когда укладка походной царской аптеки была окончена, Матвеев вышел из аптеки и, садясь в колымагу, сказал Яглину:
— Садись, дохтур Роман, подвезу.
Яглин сел рядом с ним, и они поехали.
— Ну, брат Роман, вот тебе случай, — сказал Матвеев, — я нарочно сказал государю, когда он спросил меня, кого я дам ему из дохтуров в дорогу, что и тебя поставлю в списки. «Кажись, молоденок он будет?» — сказал государь. А я ему и говорю: «Наука лечебная, надёжа-царь, всё равно что звёзд небесных лечение: никогда на месте наука не стоит, а все дни вперёд движется. Так и дохтур Роман: он ещё недавно из высоких школ вышел и все новинки по лечебной науке знает». — «Боюсь я чего-то, Сергеич, нового-то. Не лучше ли по старинке-то?» — «Государь, — говорю, — ничто в натуре не стоит: ни вода, ни ветер, ни звёзды, ни года перемены. Всё движется, в том и жизнь, так и в жизни человеческой надлежит движению быть». — «Ну, ин ладно, — говорит государь, — ставь лекаря Романа!» Я и поставил тебя в список.
— Боязно, боярин, — произнёс Яглин. — Всё время на царёвых очах придётся быть.
— Оттого я тебя и поставил, чтобы ты сначала примелькался государю, а потом я улучу удобное время и издалека расскажу про тебя.
В это же время, когда Матвеев ехал с Яглиным, дьяк Румянцев встречал с распростёртыми объятьями воеводу Петра Ивановча Потёмкина, вызванного в Москву Посольским приказом для нового посольства за рубеж.
— Кого мои грешные очи видят? — притворяясь чрезвычайно обрадованным, воскликнул Румянцев, громко лобызаясь с гостем. — Пётр Иванович! Сколько лет, сколько зим не видались!.. Как тебя Бог милует?
— Ништо, Семён, пока Бог грехам терпит, хожу ещё по земле, — ответил Потёмкин. — Как ты?
— Да мы что? Мы — люди маленькие, про нас, поди, и на Небе-то забыли. А ведь нами двоими с тобою то посольство и держалось, — прикидываясь простецом, ввернул язвительное слово Румянцев. — Не пьяницу же Прокофьича-подьячего считать?
— Про Яглина Романа забыл, Семён, — сказал Потёмкин. — Жалко парня-то! Рано сгиб.
Потёмкин не мог в эти несколько лет позабыть про Яглина, так как смерть последнего разрушила его планы на замужество дочери.
— Не сгиб он, не бойся: такие люди, как Яглин Ромашка, не сгибают, — с хитрой улыбкой сказал Румянцев.
— Как не сгиб? — изумлённо спросил воевода. — Ведь он там же, во Франкской земле, потонул.
— Ну, знать, только тонул, да не затонул совсем, а вынырнул и живёт теперь себе спокойно, да в почёте, да с молодой женой.
— Что ты там мелешь, Семён? — воскликнул Потёмкин. — Как он жив остался? Где он? С какой женой?
— Как он остался жив, не знаю, а что он здесь, да ещё обжененный, так это доподлинно верно. Хочешь, так икону тебе в том сниму.
— Где же этот вор? — в ярости закричал Потёмкин. — Подай мне его! Что же он обманул меня? А Настасья моя из-за него и по сию пору в девках сидит. Да я его в бараний рог согну!
— Ну, боярин, теперь тебе его не достать скоро-то. Да и то сказать: Романа Яглина и на самом деле в живых нет, а есть заморский дохтур Роман Аглин и состоит он теперь на службе Аптекарского приказа.
— Что такое? Ничего не понимаю, Семён.
Румянцев рассказал Потёмкину про те подозрения, которые возникли у него, когда он увидел заморского доктора Романа Аглина, как он напустил на Матвеева доктора Гадена и что из этого вышло.
— Вот оно что! — протянул Потёмкин. — Вот он как шагнул. Да только верно ли, Семён? За каким шутом его сюда принесло, коли он сбежал из посольства? Жил бы себе за рубежом.
— Ну, про это он один только знает, зачем он приехал сюда.
Потёмкин в возбуждении заходил по комнате, а затем воскликнул:
— Ну, Семён, если же что — правда, так — смотри — не сносить ему головы! Уж я свою сложу, ну а рядом с моей с помоста будет катиться и его.