— О, воин, да почему бы тебе убивать людей моего рода? Они ни в чем не повинны. Это от днепровских порогов лезут на Русь. Им все мало, жадны. Не лучше ли тебе взять меня в жены? Иль не пригожа я?..
— Ты бы побегал по бережку, что ли? — вдруг говорила матушка Малуша и прогоняла наваждение. — Что ты все в себе да в себе, словно бы нету ничего окрест для души сладкого? Что, зачужела она посреди людей, душа-то? Да нешто такое мыслимо в твои леты, княже?
Владимир нехотя подымался с земли, брел берегом, загребая песок босыми ногами, а время спустя опять возвращался в мыслях к ичезнувшему и долго не отпускал… Правду сказать, он по сию пору живет не только тем, что окружает, но еще и тем, что рождается на сердце и манит, влечет неустанно. Иной раз он не умеет противостоять этому почти неземному влечению и, к удивлению бояр и к досаде Большого воеводы, как бы отстраняется от них и едва ли слышит, о чем они говорят.
А отмель ту с недавних пор назвали Перуновой. По слухам, поверженный Бог, подталкиваемый волнами, как бы даже сочувствующими ему в его несчастье, приткнулся к отмели в надежде, что люди еще не забыли про добро, которое вершилось им во благо русских родов, и помогут ему. Но надежда оказалась призрачной, как и тот свет, что серебряно блеснул в каменно неподвижных глазах его. И тут Перуна встретили великокняжьи отроки и оттолкнули от берега. С тех пор никто не видел его, принят ли был в прохладное лоно Днепром-батюшкой, скрылся ли в дальнем море?.. Владимиру не нравилось, что отмель назвали именем славянского Бога. Он уже не только сердцем, но и умом понял, что всему свое время, и происходящее на Руси есть от всевеликого Блага рожденное действо. И, если до сих пор кто-то не осознал этого и противится новине, еще не значит, что можно повернуть время и заставить течь вспять.
На отмели Владимир встретил русоголового, в худом побитом дранье, мальчонку, стоял тот, забредя по колено в воду, и плакал…
— Ты чего? — спросил Владимир, сойдя с коня. Мальчонка от неожиданного для него, как бы с неба упавшего вопроса, покачнулся, а потом посмотрел на Владимира уже сухими глазами и обронил несвычно с его малолетством жестко и холодно:
— Ты кто?
— Князь, — вдруг заволновавшись и не понимая причины этого, досадуя и хмурясь, сказал Владимир. — Ты что тут делаешь?
— Жду, — ответил мальчонка.
— Ждешь? — удивился Владимир. — Кого?..
— Тут в последний раз видели Перуна. А вдруг он подымется со дна реки и я встречу его?.. Чего ему долго гостить у Днепра-батюшки, когда окрест столько беды?
— Да у тебя-то что за беда? Малец еще… — неуверенно сказал Владимир. — Садись-ка лучше на коня да поедем на великокняжий двор, я справлю тебе новый кафтан и приставлю к учебе, и будешь ты в одном ряду с боярскими детьми.
— Так ты?.. — враз побледнев, чуть слышно прошептал мальчонка и вдруг бросился в реку и, высоко выталкиваясь из воды, поплыл к ближнему, зелено поблескивающему островку.