Анастасия, растворившись в природе и понимая себя как бы восходящей к Божьему миру и всем сердцем принимая это свое понимание и ничего не ища более, сделалась неприметна в выражении чувств, обретших удивительную ровность и неуклоняемость в какую-либо сторону, и нередко забывала, кто она и что сохраняет в душе своей. Она не то чтобы вычеркнула все из прежней жизни, но отодвинула, приглушила протянувшееся от нее, чтобы отсюда не угрожала опасность отвлечения от того, чему она теперь отдавала дни и ночи. Сон ее стал короток и чуток, но даже и во сне она не утрачивала нить божественного разумения, которая от молитв. Многие из них были рождены душою ее, и она приняла их как если бы они принадлежали кому-то благостному и сиятельному, отчего и пришли на память… Да, память, сколь велика сила ее! Воистину нужно обладать особой душевной устроенностью, чтобы черпать из нее лишь надобное для очищения души. Но если бы Анастасия заботилась лишь о себе, то и стала бы что-то другое. Она молилась и о близких, чаще о тех, кто ушел из этого мира, так и не познав Христовой благодати. Она жалела их искренне, с той душевной самоотдачей, которая требует высокого чувства, ничем не запятнанного, истового. Нередко после этого она долго не могла обрести прежнее физическое состояние и была опустошена и ослаблена. Она молилась об отце и о братьях, покинувших земной мир нераскаянными, и просила за них у Господа, ибо не познавши истинной веры, они не ведали, что творили… И да воссияет над ними милосердие Божие и простятся им невольные грехи их!.. Но странно, и во время молитвы она не умела представить их облик, он точно бы растворялся, не успев ни в чем обозначиться. Истинно изреченное: «Тело есть слабый призрак и подняться ему только однажды, а до той поры пребывать во тьме неузнанну и неприкаянну».
В молитвах она просила за русские земли, чтоб минули их несчастья, обошли стороной. Она часто видела добрых и злых людей, кого знавала по давним летам, но опять-таки не в телесной оболочке, а как бы вознесенно над ними и совсем не противно их земному естеству. В тех душах она прозревала неприютность и старалась помочь им. И, кажется, помогала. Это определялось ею потому, как тело становилось вяло и предельно ослаблено молитвами, в то время как на сердце возжигалось.
К ней в келью почти никто не ходил, разве что монахини из ближнего монастыря, поднятого ею вместе с блаженным Видбором, забредут в пещеру и помолятся, а потом уйдут, неслышно ступая на холодные каменные плиты. Но Анастасия не чувствовала одиночества, как если бы ее постоянно окружали тени близких и дорогих сердцу людей. Вдруг да и мнилось старице, что подле нее и воздух более уплотнен, чем в каком-либо другом месте, и дышится тут легче.
— Видать, потому так плотен воздух, что насыщен моими молитвами, очищен ими.
Но говорила легко, как о чем-то мало значащем, и однажды сильно удивилась, когда услышала об этом и от монахинь. Ее удивление усилилось, когда к ней стали приходить возлюбившие Христа и просили благословения ее, но зачастую и исцеления. Это так смутило Анастасию, что она вдруг ощутила старческую немощь. Но и то благо, что немощь ушла, когда однажды посреди ночи Анастасия услышала тихий, от дальних небес, голос. Сказано было, что отпущено ей помогать прислонившимся ко Христовой вере.
Анастасия брала из искряно-белого ручья воду, освящала и давала испить из кувшина тем, кто приходил к ней. И скоро в ближних землях узнали про дивную силу этой воды, вот-де она, коль скоро подается старицей болящему или находящемуся в разладе с собственной душой, излечивает, так что иной раз уже и смирившийся со своей горькой участью человек обретает в себе прежний дух. Через малое время слух про это добежал до самых дальних оселий, и потянулись к Анастасии отовсюду и подолгу жили возле ручья под чистым небом и дышали пряным лесным воздухом. Никто из людей, даже зимой ночуя в чуть отрытых землянках, не простужался, не болел, но укреплялся в духе.