— Уйдем отсюда. Я боюсь. Уйдем! — заплакал окоченевший Таниэлло. И они ушли.
— Куда же нам идти? Куда деться?
От долгой ходьбы у них подгибались ноги. Наконец, все трое остановились.
— Я погубил вас. Во всем виноват я! — с таким отчаянием произнес Тотоно, что Дженарино и Таниэлло сейчас же его пожалели.
— Нет, ты ни в чем не виноват. Мы сами захотели в Женеву, — принялись они его уверять.
А снег все падал и на белизне дрожащей завесы из белых снежинок во всей красоте представлялся мальчикам их солнечный веселый Неаполь.
Настала ночь. Они вошли в первый попавшийся ресторанчик и спросили себе поужинать, но, не дождавшись когда им подадут, заснули, уронив на стол головы. Их растолкали. Они поели. Вид у них был такой жалкий и растерянный, что хозяин позволил им остаться до утра в ресторане. Дженарино и Таниэлло заснули очень скоро, но Тотоно не спалось. Он был в ужасе. Самым страшным из всего страшного представлялось ему, что их никто не понимает.
О концерте нечего было и думать.
Тотоно крепко зажал в кулак две пятифранковые монеты — последние оставшиеся у них деньги и проговорил вслух:
— На завтра еще хватит. А после завтра я брошусь в воду. Я больше не могу.
Глава XIV
ТОСКА ПО НЕАПОЛЮ
В уютной красивой столовой, с ярко топившимся камином, молоденькая горничная накрывала стол. Господин Шалондон вошел в комнату со своей сестрой Анной. Сестра его была добрая и кроткая женщина. У нее недавно умер муж, детей она не имела и потому, овдовев, переехала к брату и сделалась хозяйкой всей холостой квартиры.
Уже несколько дней беспокоил ее брат. Она видела, что ее Генриху не по себе. Догадывалась, что он тоскует по солнечной веселой стране, откуда вернулся два месяца тому назад.
Каждый раз, входя утром в столовую, он повторял одну и ту же фразу:
— Какое серое небо! А там! Ах, как теперь там хорошо, милая Анна.
И она понимала, что «там» значит в Неаполе.
Окончив ужин, Генрих молча сидел возле сестры. Анна читала газету.
Так, молча, просидели они довольно долго.
— Ты хандришь, Генрих? — наконец, спросила сестра.
— Смертельно.
— Я это вижу. И не знаю, чем помочь тебе.
— Помочь мне очень трудно, милая Анна. Дело все в том, что я вдруг убедился, что жизнь моя пуста и бесцельна. Дни тянутся такие скучные, такие однообразные. Один, как другой и один еще скучнее другого…
И они опять замолчали. Сестра снова принялась за чтение, потому что не знала, чем утешить и успокоить брата. Он закурил сигару.
— До твоего путешествия ты никогда не тосковал. Ты очень сильно переменился после твоей поездки в Италию, — заговорила опять сестра. — Может быть, тебя огорчают неудачи в твоих торговых делах. Но, уверяю тебя, дорогой, это так неважно. Немного больше денег, немного меньше, особенно для холостяка это ровно ничего не значит.
— Да, может быть, мое тяжелое настроение вызвано неудачей… Но теперь, когда я ближе познакомился с условиями итальянской торговли, я опять поеду туда весной и очень надеюсь, что тогда все пойдет у меня уже по-другому: я наверстаю…
— Как, ты собираешься опять ехать? — с испугом и огорчением вырвалось у сестры.
Брат спохватился. Понял, что сказал лишнее. До отъезда было еще так далеко и не следовало так рано говорить об этом. Быстро поднявшись с места, он вышел из комнаты.
У него была привычка перед сном посидеть часок-другой за стаканом пива в ресторане с товарищами.
— А, Шалондон! Наконец-то, — радостно встретили его друзья. — Ну и вечер. Мы просто замерзаем. Присаживайся и как можно скорей рассказывай нам про Италию. Может быть, она согреет нас хоть немного.
— Прежде всего, друзья мои, я вам должен сказать, что я окончательно поверил в сказку о сиренах. Мне не раз рассказывали, что сирены своим чудесным пением до такой степени околдовывали мореплавателей, что даже и те немногие, которые не гибли в пучине морской, заслушавшись их пения, все равно больше не могут уже жить. В ушах их непрерывно звучат подслушанные песни и их неудержимо тянет в покинутую ими страну. Вот именно это и случилось со мной. Я не в силах больше жить вдали от Италии. Я истосковался по этой прекрасной, вечно солнечной стране.