Кто это сказал, что если из истории вынуть всего лишь несколько десятков… ну, пусть несколько сотен человек, то мы бы в два счета оказались в каменном веке. Ну, пусть несколько тысяч…
(Гадкие лебеди)
(Шутка в телепрограмме: Нострадамус, умеющий путешествовать во времени, убеждает Хана Мамая не идти на Русь.)
Мамай:
-… Зато обо мне узнает весь мир.
Нострадамус:
– О тебе узнает шестой класс, и то, только отличники.
Приидут дни последних запустении. Земные силы оскудеют вдруг; Уйдут остатки жалких поколений К теплу и солнцу, на далекий Юг. А наши башни, города, твердыни…
(Валерий Брюсов)
Деревня. Серый вечер.
Несмотря на то, что утро было холодным, вечером стало жарко и душно. Сквозь щель неплотно задернутой на входе занавески, которую было лень закрыть, ветер нес в лицо пыль вместе с лучами заката, едва освещавшими жилье. Лучи ложились на серый пепел серого очага, на груду высушенных скотских лепешек с сухими ломаными корягами, бросавшими длинные уродливые тени на серую стену, скользили по закопченным лохмотьям паутины у потолка, не просвечивая, а только касаясь ее серой поверхности, отчего казалось, что с потолка свисает большой кусок непрозрачной ткани.
Чий сидел напротив входа, держа в руках котелок, тот был чуть поблескивающим, из-за нагара масляно-чернильным, ел из него кашу. Он был один, мать ушла в обед. Еда была уже сухая, невкусная, он глядел на раскаленные точки угольков в золе очага, утирая подбородок грязным мешковатым рукавом.
На душе было мерзко и не то что бы скучно, а как-то уже все равно, что ли, и тоскливо, казалось, весь мир сейчас такой – в оттенках черного, где светлей, где темней.
«Наверное, только закат сейчас не серый», – думал он. Он вытянул шею, глянул сквозь щель в дверном проеме, мгновение размышляв, покачал головой. Нет, Чий понял, что и закат удивительно гармонирует с этим вечером, и он, и тускло мерцающие точки в пепле – часть этого серого вечера настолько, что без них он был бы совершенно другим и, может, даже не таким противным. Рядом у избы послышались шаги, на пороге показался брат, еще шире распахнув занавеску, ступил внутрь.
– Мать здесь? – спросил он, от резкой перемены освещения вглядываясь в темные углы хаты – Давно нет?
– Драр! – Чий привстал, заулыбался. – Давно. С обеда, наверное. А что, нужна?
Брат не ответил, посмотрел на него ухмыляющегося, с порога, раздумывая над чем-то, затем скользнул внутрь своей обычной, бесшумной почти, охотничьей походкой. Устало подмигнул, вместо приветствия, слегка хлопнув его по спине, и сел к очагу, стягивая сапоги.
Ну, как вы тут? – сказал он, засовывая в угли маленькую сухую веточку.
Обычно. Ты сегодня вернулся?
Только что, у околицы со Снагом разошлись, я ему силки оставил, мясо, а сам сюда думаю, по дороге… Что ты довольный такой?
– Ничего. Радуюсь по случаю возвращения брата. Можно?
Драр улыбнулся первый раз за встречу:
– Жуешь чего? – Он наклонил к себе котелок, попробовал. – С салом?
Чий отрицательно покачал головой.
– Надо вам сала дать будет, да даже и мяса там чуть-чуть… Вчера рогача убили, здоровый, чуть руку мне не проткнул. Потом покажу, ну, что останется, там башка одна с пол тебя.
Веточка все-таки нехотя загорелась, и брат, быстро обломив, положил на нее еще одну. От него горьковато пахло травами – Степью, Чий смотрел со спины, как он, достав нож, развернувшись вполоборота, возится у огня, как работают под бурой рубахой широкие мускулистые плечи. Братом Чий гордился, он считался лучшим охотником в Селе, это в его-то двадцать два ему уже завидовали, боялись, у него на хуторе скота было почти что больше всех, во всяком случае, чем у заядлых охотников, тех, кто дома редко бывает, точно больше всех. Он был дерзкий, часто дрался, и в Степь дольше него никто не ходил, разве только Борода раньше, но сейчас Борода два года уже как тростниковой болеет, в избе лежит.
Да даже нож его. Чий посмотрел, на узкое лезвие вороненой стали в сильных пальцах, Драр обрубил несколько сучьев, сейчас готовил стружки, он подкладывал их в огонь, потрескивало, оранжевые языки пламени лизали дерево, освещая широкие костистые ладони.
За такой нож можно мяса на полгода выменять или соли ведра два, наверное. Нож был не то что местные, которые быстро тупились, и их можно было погнуть в руках. Брат говорил, недель пять туда шел, мимо бродячего народа, где Высокая Степь начинается. Щелха они убили, а брат вернулся и нож принес. И Борода туда потом ходить хотел с Санвой, тогда он и заболел.