И вот теперь было уже почти что-то с Холмом, сорвалось. Как выяснилось, оставалось надеяться на этого брата Краюхиного двоюродного, который сегодня придет, а значит, надо будет действовать по тому же плану примерно, что он придумал для Холма. Идти, с кем-то встречаться на ночь глядя, говорить. Сколько всего этого уже было. В темноту шагать.
Он представил это и понял, что не хочет. «Потому что и сам уже не веришь, что что-то получиться на этот раз, – сказал он себе. – И если я к этому так отношусь, у которого из нас троих уверенности в успехе больше всех, то как они к этому относятся?»
– Может, что сегодня и получится уже.
Ага, жалеешь меня, что ли, хочешь приятное сделать.
Должен, говоришь, прийти? А что этот тогда пьет, дел еще куча.
Мы уже не думали, что ты появишься.
Чий посмотрел на Краюхину спину, на Шагу. Не верят… Достал я всех своим энтузиазмом. Как у них вообще получилось что-то сделать? Украли ведь тогда. Он попытался вспомнить: два белых рулона и один синий – воспоминания казались неживыми, нарисованными, нарисованная белая струя летит на землю, свои ноги на куче, помнилась только картинка, никаких ощущений. Он посмотрел, как глядит на него Шага.
– Слушай, вот скажи честно, ладно? Готов, только честно? Ну, я серьезно, – Чий и сам почувствовал, что начинает также глупо улыбаться. – Вот если бы я вас не убеждал постоянно, ты сам как думаешь, продадим, нет? Серьезно, веришь?
– Да как, – Шага посерьезнел и стал раздумывать. – Должны, по идее, не Холм, так другой, если не этот, время нас не поджимает. Так?
Чий покивал. Слова эти тоже были не Шагины – его слова, он так доказывал, значит, опять ничего не ясно.
– Придет, говоришь? Ладно, пойдем подождем.
Они пошли к дальней стене, у которой стояли и сидели наиболее организованно. Тут было человек десять, говорили о чем-то, он встал сзади и стал рассеяно слушать, думая о своем. Чий заметил рядом Дерево. Тот был уже здесь, успевший оказаться тут раньше его, чудом, наверное. И уже, видимо, понимал, о чем идет речь, весь – внимание. Как обычно. «Придет…», — он вспомнил, что так и не спросил Шагу о том, «когда», поискал его глазами и решил, что не стоит – это внимание к себе привлекать, скорее всего, и так ясно, что поздно. Проторчим здесь, Драр не дождется, опять посидеть по-человечески не получится, поговорить, да и ладно Драр, главное, дело, ради дела собой можно и пожертвовать, был бы толк.
– … Я бегу, и так холодно-холодно, вроде зима, только еще холоднее, и снег везде лежит, деревня здоровая, не кончается и не кончается, а бежать тяжело, медленно, но я таким темпом из нашей бы уже десять раз выбежал, и снег – ногам холодно…
– Ты же за водой выходил, это что, зимой?
– Ну и что ты меня спрашиваешь? Откуда знаю? Выходил не зимой, потом зима, сон же, – Файса Ушастый собрался с мыслями. – Ну, и бегу, вязну в нем, а домов кучи, все пустые, в окнах ничего не видно, и занавески закрыты, я, короче, хочу на помощь позвать, а там каждый вход выше моей головы.
– И что, лестница к нему?
– Нет ничего, просто четыре стены, а выше головы вход.
Чий услышал, как Пипа, которого так прозвали из-за того, что он, когда маленький был, так пить просил, неодобрительно иронично усмехнулся и причмокнул.
– Ты достал, слушай, а! – Ушастый обиделся. – Что ты хочешь? Тебе не снится такого?
– Это тебе только снится такое, – он улыбнулся. – Я бы уже три раза проснулся, до того как мне грыжа такая сниться стала.
Завестись Файсе не дали, попросили продолжать, он стал рассказывать дальше, глядя на молчащего Пипу.