Но его Милость Володимир про воев дажить не заикнулся, а заместо того стал Леянку пытать, что и как законы говорят о продаже благородных в невольники. Та ему всё и растолковала. Ну так, недаром же она баронская доча, чай учёная, у неё все законы как от зубов отскакивали. Я-то, дурья башка, поначалу думал, что наш барин судьбину Алча решает, ан-нет. Он задумал упредить супостата, а для того обезглавить вражье войско, покуда то ышшо полностью не собрано. Велел мне барин собрать десяток охотников половчее, да запастись амулетками летучими вдосталь, и накопителей к им с запасом изрядным.
"А не мало ли десятка будет? У того ж барона охрана ого-го!" – спрашиваю я барина.
"Нет, – отвечает он – в самый раз. Мы ведь не в открытый бой собираемся. Свалимся как снег на голову и тут же исчезнем с добычей. Пока сообразят что к чему, наш след уже простыл, а захваченный вражина в застенках невольничьего рынка покупателя дожидается. И не один, а с роднёй."
Призадумался я. Со слов Леяны, проданный в невольники благородный, коль он будет выкуплен роднёй, сваво чина не теряет, токмо на три года становится зависим от выкупившего. Без его ведома не может ни платить, ни покупать, ни поступать по собственной воле. А ежели его кто со стороны купит, вот тады полное рабство. Но, опять же, первоочередное право выкупа законом закреплено за роднёй – сначала ближней, потом дальней, и токмо потом может выкупать кого угодно. А ведь барин сказал, что барона умыкнём вместе с родичами… Ну, это он погорячился, ибо той родни у благородных что блох у кобеля паршивого. Почитай у кажного по дюжине кузенов имеется, а уж внучатых племянников ващще не перечесть. Их всех вязать, дык пупок развяжется. Я так прямо барину и поведал.
А он усмехнулся криво и молвит: "А мы дальнюю родню трогать не станем, оставим на свободе одного человечка из ближних родаков. Специально, чтоб было кому выкупить."
"Дык, с ближней-то роднёй тот барон мигом столкуется! И что тады толку с той кражи?"
"С тёщей не столкуется!" – молвил барин как отрезал, и вновь усмехнулся. С эдаким прищуром недобрым.
А я онемел. Ведь и вправду, любая тёща с себя последнее исподнее снимет и продаст, дабы токмо получить полную, ничем не ограниченную власть над зятем! А зятю каково, на цельных три года оказаться в ежовых тещиных рукавицах, када не можешь ни то, что слова сказать, а дажить дохнуть не смеешь без её соизволенья? А для прочих каков пример?! Это ж ни одна живая душа отныне не помыслит с его Милость бароном Володимиром заратиться, глядя на горькую судьбину сваво предшественника! Ну, акромя холостяков и бобылей. Тока эдаких средь баронов небогато, раз-два и обчёлся…
Скрасть барона со всем его семейством оказалось не столь мудрено, как нам поначалу мнилось. За единую ночку перемахнув пол страны (ох, и славная же вещица – баринова птаха рукотворная!), рассвет мы встречали уж на лесной полянке в двух верстах от вражьего гнезда. Обустроив лагерь, мы перво-наперво отрядили на баронский двор чернявого Тимоху, дабы он разузнал там, что да как. А чё, парень он видный, в любом селе все девки на него завсегда вешаются. Вот и тут одна из дворни мигом положила глаз на пригожего ликом Тимошу и с охотой разболтала ему о заведённых в усадьбе порядках. А нам токмо того и не хватало, чёб суету не разводить да не тыкаться по сторонам, аки щень слепой.
И вот на третий день, када солнышко давно миновало зенит и уверенно катилось в закатную сторону, на маковке сосны близь усадебки на краткий миг полыхнула периамка, словно зарница предгрозовая сверкнула средь ясного неба. То наш дозорный подавал барину знак, шта барон пробудился от сна полуденного и усаживается на балкончике чаю испить в кругу домочадцев. Про сей обык хозяина усадьбы мы уже ведали, а посему были готовы. Взвился в небо с лесной поляны баринов голубок, поднимая на своих крылах четвёрку охотников, а я тем временем вскочил в двуколку и ну погонять лошадушек! Правил вдоль ограды усадьбы, к дальней её стороне, и нахлёстывал лошадок так, что в колёсах спиц было не различить, токмо круги радужные цветами разными переливались.