— Тогда фотокарточек не будет.
Табаков силой увел Глашу.
Только к вечеру сумели сдать документы для оформления пропуска. Василий почувствовал, что от голода болит голова. Глафира тоже выглядела усталой.
— Пойдем-ка, Глаша, в столовую, закусим маленько. Поди, хочешь есть?
— Как волк, собаку бы съела...
— Ну и пошли. Не собаку, а что-нибудь съедим. Наработались мы с тобой сегодня. Устала?
— Думаешь, нет? Хорош день, да побить некого...
В столовой Василий усадил ее за столик, сам взял подносы и пошел за стойку. Глянул: Глаша сидит за столом и ест сухой хлеб. Василий взял два полных обеда и для Глафиры — пирожное. Она ела стыдясь и теряясь. Хотя вилка лежала перед ней, гарнир от второго съела ложкой. Потом стала ложкой же давить шницель, но ничего у нее не получалось. От смущения отодвинула тарелку, сделала вид, что наелась. Василий незаметно наблюдал за ней.
— Ты чего же шницель не съела? Такой вкусный. Вилкой ешь.
Глаша наколола шницель на вилку целиком и съела. Достала из рукава платочек, завернула в него пирожное. Заметив, что Василий смотрит на нее вопросительно, сказала: «Отнесу Ромке, племяшу». Вышли на улицу.
— Зайдем в магазин, — предложил Василий. Он купил рассыпного печенья, пряников, конфет. — На, Глаша, Ромку угостишь и мать. Может, не так будет злиться, задобришь.
Глаша взяла кульки, и они пошли в сторону вокзала. Василий чувствовал, что устал до крайности, да и Глаша выглядела так, словно ее целый день в мешке носили, а теперь выпустили. Хотелось расслабиться, повести разговор легкий, уже не относящийся ни к устройству Глаши на завод, ни к другим событиям, связанным с ней. Однако все сводилось к Глаше, к этой новой заботе, так нежданно нахлынувшей на Василия.
— Ну вот, сейчас я тебя на автобус провожу, и ты поедешь домой...
— А потом?
— Завтра приходи к бюро пропусков, я тебя буду ждать. Часам к восьми утра приходи. Договорились?
Глаша посмотрела на Василия. Что-то ее беспокоило, было непонятным. Кто он, этот человек? Неужели и вправду такой добрый, как кажется? Неужели она потеряла способность моментально разгадывать людей? Нет, не может того быть! Но ведь раньше-то она для чего разгадывала их? Для того, чтобы сразу определить — удастся выудить десяток копеек или нет. А Василия ей теперь надо разгадать совсем для другого.
— Ох, и хи-и-трый ты! — пропела она, глядя ему в глаза.
— Ты о чем?
— Да об том, что мягко стелешь. Чо ты так примасливаешься, будто золото нашел и боишься потерять? Чо так беспокоишься за меня, а?
— А разве тебе это неприятно?
— Не знаю. Не верю я тебе. — Глашины глаза погрустнели. — Будто ты что-то нехорошее задумал...
— Я думал, ты такая смелая...
— Смелая, да неумелая.
— Неумелых учат, и тебя научим, всему.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Глаша приехала к заводу в семь утра. Почти час пришлось стоять на виду у заводских, многие из которых кивали в ее сторону. Кто-то сказал: «Братцы, может, пойдем погадаем? Гляньте, и сюда добралась!» Глаша хотела уйти куда-нибудь, но тут подошел Табаков, и они направились получать пропуск.
Бюро пропусков работает с половины девятого, поэтому пришлось ждать целых сорок минут. Василий усадил Глашу на лавку в сумрачном коридоре с рассохшимся полом.
— Садись, посидим. Что-то вид у тебя вялый. Плохо спала?
— Вовсе не спала. Только под утро задремала. Если бы не увидела сон, то и проспала бы.
Табакову вдруг захотелось узнать, что может сниться этой цыганке, и он тут же заторопил Глашу:
— Ну-ка, ну-ка, что же тебе снилось?
— Смеяться будешь... Тебя видела.
— И как же? Интересно!
Глаша внимательно посмотрела Василию в глаза, словно хотела убедиться, в самом ли деле стоит ему рассказывать, а может, хотела сравнить его с тем, который снился.
— Ну вот, слушай. Будто я плыла на большом пароходе. Куда — не знаю, совсем одна, среди чужих. На пароходе много народу, одни начальники, наряженные все красиво. И смотрят они на меня так, будто я им мешаю. Потом вижу, начали шептаться и на меня показывать глазами. Чо, думаю, я им мешаю? Я уже не лезу к ним, не прошу ничего... А вот еду, сама не знаю куда и зачем. Ну вот, стою будто бы и ничего не трогаю, ни в чем не виноватая, а они все обступают меня. Смотрю на всех, думаю, хоть кто-нибудь бы сказал: чего вы к ней пристали, чо она вам?.. А никто ничего не говорит. Потом гляжу, из мужиков все стали милиционерами. И подходят ко мне все ближе, ближе, да все злые такие. И вдруг откуда-то возьми да и появись ты!..
Глаша снова глянула Василию в лицо, передернула плечами: