— Самое большое зло не в том, что они гадают, попрошайничают, спекулируют дефицитами, а в том, что они искусственно сдерживают свое культурное развитие, детей держат в невежестве и лишениях...
— Ну, если хочешь, скажу тебе. У них-то дети самые здоровые, ничто их не берет: ни холод, ни голод. И в больницы не ходят. Да теперь и не голодают они, не бойся. А уж рожают цыганки — не то что наши! Наши теперь одного-двух родят и трясутся над ними, как бы чего не случилось. А у них по десятку, и все вырастают. Пускай дают прирост населению. И они в свое время образумятся. Вон ведь Глаша твоя взялась за ум...
— Почему это моя?
— А чо тут худого, если и так сказал?
Табаков швырнул окурок в урну, резко встал, ушел из курилки.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
В цеховом красном уголке в обеденный перерыв девчонки уселись вокруг стола, рассматривают журнал мод, говорят негромко о своих делах. С ними Глаша. Василий Табаков сидит за шахматным столиком с бывшим напарником по станку. Несколько совсем молодых парней безголосо, под дребезжание гитары козлиными голосами поют песню «Течет речка по песочку». Партнер Табакова морщится, наконец не выдерживает:
— Эдик, слушай, ты это серьезно поешь или пародируешь бабкину козу?
— А что? — спрашивает Эдик.
— А то, что ты очень близок к оригиналу.
— Темнота! — говорит Эдик. — Отстал ты. Наверное, не слышал выступление ансамбля гитаристов... Шурик, как название ансамбля, я забыл?
— Ободранные гитары. Не трудись, Шурик, не насилуй память, — вступает в разговор Табаков.
Шурик Дубов, длинный, как жердь, с прыщеватым лицом, вступается за Эдика. Говорит Василию:
— Ты, гениальный самородок, молчал бы! Самому медведь на ухо наступил.
— Точно, — отвечает Табаков, — ты прав, Шурик. Потому я и не пою. А вот когда ты поешь, мне кажется, что тебе на ухо наступил слон.
— Потому ты и на токаря второй год учишься, — добавляет напарник. — Тебе что ни говори — не доходит.
Теперь за Шурика вступается Эдик:
— А может, у Шурика другое призвание, вы же не знаете.
— Интересно. Петь не может, работать не хочет. Наверное, пить?
— Шурик, покажи, — просит Эдик. — Покажи этим плебеям хоть номерок из программы!
Шурик встает и направляется к столу, где сидят девчонки. Бесцеремонно отодвигает кого-то из них, подходит к Глаше. Оглянувшись на Эдика, подмигнул и заговорил, обращаясь к Глаше:
— Чавэла, или как там у вас говорят. Джятус Ляна, позолоти ручку, скажу, что было, что будет...
Глаша улыбнулась, поднялась со стула, манит пальцем Шурика поближе, словно хочет что-то сказать на ушко:
— Су то, чаво на заджяса? Подойди поближе. Я и сама могу сказать тебе, что было, что будет.
— Скажи, красавица, скажи, — Шурик протягивает руку Глаше. — Скажи, век не забуду.
— А то, что я таких прыщавых, как ты, по морде била.
— Ну и как они? — уже по инерции спрашивает Шурик, видя, как сверкнули недобрым огнем Глашины глаза.
— А вот так! — Глаша со всей силы припечатывает Шурику звонкую пощечину. — И еще вот так! — Глаша с левой руки бьет Шурика по щеке. Тот закрыл лицо, потом убрал руки от щек, шарит вокруг глазами, ища свидетелей. Но свидетели, как по команде, отвернулись и стали выходить из красного уголка. И только в коридоре загудели, загоготали, окружили Глашу, одобрительно трясут ее за плечи и обнимают.
В красном уголке остались Эдик и Шурик. Они туповато смотрят друг на друга. И этот номер сорвался! Не везет...
— Ну, она за это ответит, — решает Шурик.
— А чо ты ей сделаешь?
— Знаю, найдем управу. Будешь свидетелем?
— А вообще ты, Шурик, сам виноват. Надо было бы только порепетировать, а ты с ходу начал выступать.
— Я тя спрашиваю, ты все видел?
— Ну, видел.
— Будешь свидетелем?
— Нет, Шурик, не буду.
— Предатель, да?
— Шурик, я стратег. Ты же видишь, силы наши неравны... Ладно, я пошел на участок.
...Цех уже работал, когда к Глаше подошел председатель цехового комитета, дядя Шурика.
— Товарищ Гнучая, — сказал Дубов, — вас вызывает к себе начальник цеха.
— Чего я там не видела? — спокойно спрашивает Глаша, продолжая работать.
— Увидишь, если не видела.
— Катись колбаской к своему начальнику!
— Ты как разговариваешь, соплячка? Это тебе не на улице, это тебе не базар...
— Все равно катись!
Дубов ушел восвояси. Через некоторое время начальник цеха пригласил к себе Табакова. В кабинете Лукина сидели предцехкома Дубов и Шурик. На щеке молодого Дубова до сих пор горел Глашин автограф. Лукин, как всегда, расхаживал по кабинету.