— Ну что, кажется, началось, — сказал Лукин Василию. — Слышал, что твоя подшефная отмочила номер?
— Не только слышал, но и видел.
— И как ты это расцениваешь?
— Положительно.
— То есть? — Лукин остановился, вскинул вопросительно брови.
— Она правильно поступила.
— Ты что же, Василий Иванович, считаешь, что рукоприкладство в цехе должно стать нормой поведения?
— Пока есть хамство, и это иногда годится. Вот его надо наказать, — кивает на Шурика.
— Ладно, разберемся. — Лукин садится за стол. — Василий Иванович, сходи на участок, приведи сюда Глашу.
— Почему я?
— Она же никого не слушает, — не скрывая улыбки, говорит Лукин. — Вон Петра Сергеевича послала... к такой бабушке... Иди, тебя она, конечно, послушается.
Когда Василий пришел на участок к Глаше, возле нее уже стояло несколько девчонок и парней. Слышались голоса:
— Значит, Шурик пожаловался начальнику.
— Он же племянник Дубова.
— Два дуба... Старый и молодой.
— Ничего, Глаша, если что, мы с тобой...
— Глаша, пойдем к начальнику цеха, — сказал Василий.
— Пусть того прыщавого вызывает.
— Да он уже там сидит, за щеку держится. Пойдем.
— Не пойду.
— Мы вместе пойдем...
— Ладно... — Глаша сказала «ладно» так, словно приготовилась еще кое-кому надавать пощечин. Вытерла ветошкой руки, поправила поясок на халате, одернула полы. — Идем...
В это время в кабинете Лукина шел разговор:
Лукин: Ты, Шурик, толком расскажи, за что она тебя?
Шурик: Ну, я же вам говорил, что хотел похохмить...
Терехов: Что это значит — похохмить?
Дубов: Ты давай говори по-нормальному, не строй из себя...
Шурик: А я и говорю по-нормальному. Я же хотел побалдеть...
Лукин: Одним словом, схохмил. Вот сейчас придет Глаша, и ты перед ней извинишься.
Шурик: Здрасьте! Она меня ударила, и я еще должен извиняться. Фиг! Пусть она извиняется.
Лукин: И она извинится. Но не за то, что виновата перед тобой, а для того, чтобы помаленьку привыкала к спору без кулаков. Ты же понимать должен, из какой она жизни пришла в нашу жизнь. Ее беречь надо...
Открывается дверь, входят Табаков с Глашей, а за ними протискиваются в дверь девчонки и парни. Лукин оттесняет ребят назад.
— Товарищи, товарищи, зачем же так много?! Я ведь пригласил одну Глашу, мы не собираемся митинг проводить, собрания тоже не будет. Закройте пожалуйста, двери и идите работать. Василий Иванович с Глашей, проходите, садитесь.
Закрыв дверь, Николай Петрович пошел за стол, уселся. Говорит:
— Расскажи-ка, Глаша, за что ты отхлестала Шурика.
— А он разве не рассказал?
— Рассказал, но весьма туманно.
Дубов-старший не выдерживает:
— Это, товарищ Гнучая, называется рукоприкладством и хулиганством. А за это знаешь, что бывает...
Лукин останавливает Дубова:
— Подожди, Петр Сергеевич, выносить классификации. Дайте человеку слово сказать. Говори, Глаша.
— Пусть скажет спасибо, что у меня под руками ничего не было, а то бы я из его рожи терку сделала... Он думал, что надо мной можно смеяться, а я перед ним на цырлах буду ходить. Вот тебе! — Глаша показала Шурику выразительный кукиш.
Лукин спрятал улыбку в ладонь, сделал вид, что не заметил Глашиного жеста. Потом сказал:
— Однако мы ждем, что скажет Шурик. Виноват ты перед Глашей?
— Ну, виноват, извиняюсь.
— Ну вот, кажется, лед тронулся. Теперь слово за Глашей. Ты считаешь свой поступок правильным? Может, тоже извинишься? Он ведь извинился.
Глаша вопросительно смотрит на Василия, тот пожимает плечами: мол, дело твое, сама решай. Тогда она повернулась к Лукину:
— Я извиняюсь перед вами, Николай Петрович, и перед всеми... А ты, прыщавый, попомни: если еще раз тронешь — вот. — Показала Шурику кулак. — Теперь я не нужна?
— Иди, Глаша, работай, — сказал ей Лукин. — И ты, Шурик, свободен.
Когда Шурик вышел, Лукин захохотал, привалившись спиной к стенке.
— Ну и дипломат Глаша! Даст фору в десять очков и выиграет. Нет, ты посмотри, как ловко вывернулась. Молодчина!
Это окончательно обидело и оскорбило Дубова. Он побагровел, стул под ним скрипнул.
— А у меня, товарищи, создалось такое впечатление, что вы сами поощряете ее на хулиганство и вольности...
— Петр Сергеевич, — сказал Лукин, — в тебе говорят родственные чувства. Ну сам подумай, в чем виновата Глаша? По существу, твой племянник не просто обидел ее, он ранил ее, тяжело ранил, насмешливо напомнив ей о ее недавнем прошлом. Он задел ее национальное чувство, ее национальное достоинство. Вот как надо расценивать выходку Шурика.