Как-то утром пришел в техбюро — там еще никого нет. Дурачась, сорвал телефонную трубку с аппарата, набрал, не глядя, несколько цифр:
— Алло! Вы знаете Глашу Гнучую? Как, не знаете? Ну, так знайте, что я ее люблю! — и бросил трубку.
— Поздравляю, поздравляю! — на пороге стоит начальник техбюро Любовь Андреевна и с ехидцей смотрит на Табакова. Таким она его не видела ни разу. — Поздравляю, Василий Иванович, поздравляю! Наконец-то признался... А то все скрывал...
В обеденный перерыв Табаков сбегал в кинотеатр, купил два билета на вечер. И только когда билеты были уже в кармане подумал: «Гм... что-то ты, брат, очень самоуверен... А вдруг она не захочет идти с тобой? Одно дело — твои «шефские» заботы о ней, другое — твои сердечные чувства...»
Улучив момент, когда Глаша осталась одна, подошел:
— Здравствуй, Глаша!
— Здравствуй. — Поздоровалась, не поднимая длинных ресниц, от которых под глазами подрагивали тени. Василию почему-то сделалось боязно в ожидании того мига, когда Глашины ресницы взлетят и он увидит ее глаза. Ему казалось, что они сейчас обожгут своей огненной теменью. Глаша подняла ресницы, и на Василия словно легким морским ветром подуло, ласковым и неустойчивым. Он улыбнулся:
— Глаша!
— Чо?
— Как это я не видел, что у тебя глаза синие? Вот ведь...
— Плохо смотрел.
— Теперь, можно, буду лучше смотреть?
— Как бы не надоело...
— Глаша, ты сердишься на меня, что ли?
— Сердись, не сердись — не легче.
— Не понимаю, что с тобой. В чем я виноват?
— Я чо, прокурор — судить тебя.
— Ну, давай поговорим откровенно.
— Не сейчас только.
— Почему?
— А вон уже глаза на нас пялят, скалятся. — Табаков осмотрелся. Действительно, на соседнем участке стоят несколько парней, перемигиваются.
— Так ты их испугалась?
— Противно. — Сказала и зябко поежилась.
— Пойдем сегодня в кино на восемь часов?
— Ты это сам придумал или кто посоветовал? — Смотрит на Василия потеплевшими глазами.
— С кем же мне советоваться?
— Ну, с начальником цеха...
— Так пойдем?
— Слава богу, осмелился. Те вон, — кивнула в сторону парней, — с первого дня приглашают на танцы... Даже в ресторан приглашали.
— А ты что же?
— А я ждала, когда ты пригласишь... Ну ладно, иди, вон уже мастер идет, обед кончился...
Табаков поднялся в техбюро. Все технологи на местах. В комнате необычная тишина. Сел за свой столик, огляделся и понял, что он своим приходом оборвал какой-то разговор. Мужчины склонили головы, некоторые усмехаются, машинально роются в столах, перелистывают бумаги. У Любови Андреевны на полных щеках красные пятна.
Какое-то недоброе предчувствие шевельнулось у Табакова в груди: «Неужели обо мне был разговор?» Не выдержал:
— Я вам помешал? Может быть, продолжите?
— Время для разговоров вышло, — торопливо отвечает Любовь Андреевна. — А вам, Василий Иванович, делаю замечание: обеденный перерыв закончился пять минут назад. Примите к сведению. А сейчас идите в отдел главного технолога, согласуйте техпроцесс на новый фланец.
— Любовь Андреевна, так это же не моя деталь, не я же составлял...
— Ничего, разберетесь. Не теряйте времени.
Табаков — самый молодой технолог в цехе, поэтому «мама Люба», как зовут за глаза Любовь Андреевну, считает, что она вправе говорить с ним любым тоном — насмешливым, материнским, начальственным. Тем более что Табакову еще рано задирать нос, рано думать о самостоятельности и независимости. Да Василий ей и не перечил никогда. В другое время он пошел бы, наверное, безропотно в этот самый ОГТ — отдел главного технолога, раз велит начальство. Но сейчас в нем все запротестовало, заупрямилось.
— А почему я? Вот же Петр Степанович ведет эту деталь, он и обязан...
— Тогда я доложу о вашем поведении начальнику цеха.
— Пожалуйста. Так будет лучше.
Наступила тишина. Табаков достал в столе технологическую карту, над которой работал в последние дни, и склонился над столом. Технолог Кулаков, тот самый Петр Степанович, взял на столе Любови Андреевны «свой» техпроцесс и вышел. Любовь Андреевна до конца рабочего дня не выходила из техбюро, начальнику цеха она ничего не стала докладывать.