— Ну, так что будем делать? — спрашивает Ерохин. — Я думаю, в следующем номере дать опровержение. Вы понимаете, у меня вот сидят люди из литейного цеха, они возмущены...
— Пусть эти люди идут в редакцию.
— Вы мне не ответили, что будем делать дальше.
— Дальше будем делать то, что начали. Исправлять недостатки на заводе. И я прошу вас подготовить ответ для редакции о принятых мерах.
Главный, видимо, бросил трубку. Голубева задумчиво улыбнулась. Вениам встал из-за стола и захромал по комнате — от двери к окну и обратно. Я сел на подоконник раскрытого окна, закурил, выпуская дым на улицу. Люся перестала печатать на машинке. Тишина стояла напряженная, бодрая, как натянутая тетива, даже веселая. Наконец Голубева сказала:
— Вы знаете, я сильно волнуюсь. Давно такого не было. Какое-то предчувствие у меня тревожное. Давайте, Андрей Петрович, садитесь за мой стол, а я за ваш. Будете отвечать на звонки. А то я боюсь, как бы не сорваться. Потом, вы проверяли, вы писали — вам карты в руки. Согласны?
— Согласен.
— Вы думаете, Анна Иосифовна, что будут только такие вот звонки? — говорит Вениам, остановившись посреди комнаты. — Сейчас начнут звонить и наши сторонники.
Только умолк Шустов — раздался бодрый звонок.
— Алло!
Я насторожился.
— Андрей Петрович? Это Сеньков говорит.
— Да, я слушаю, Андрей Яковлевич.
— Ну что, кажется, качалось. Ты молодец! Толково получилось.
— Это зависит не от меня, а от фактов, которыми я воспользовался, Андрей Яковлевич.
— Да, факты, к сожалению, прямо-таки анекдотичные, возмутительные. Так вот, я хотел тебе сказать, что на той неделе мы проведем внеплановое заседание парткома. Думаю, в основу разговора положим фельетон...
— А не узко ли это? Мне думается, что повестка дня должна быть о работе БРИЗа.
— Да? Ну ладно, ты после обеда зайди ко мне, посоветуемся. Во-первых, ты должен выступить, как председатель комиссии по проверке и как автор фельетона. Во-вторых, надо подготовить решение и всевозможные рекомендации... Заходи.
Только положил трубку — новый звонок.
— Алло! Мне Зайцева.
— Я слушаю.
— А, здорово, земеля. Это Серега, Квочкин. Как живешь, старик?
— Живу, как можется, а не как хочется. Как ты?
— Да я, земеля, хотел пригласить тебя на торжество. Посидели бы, пивка попили.
— Неужели женишься?
— Ты что, земеля? Я гарнитур себе достал, румынский...
— Знаешь, Серега, я, наверное, не смогу. Ведь через полмесяца на сессию ехать, а у меня еще две контрольные не сделаны. Ты, видать, готов к сессии?
— Я не поеду.
— Почему?
— Хочу поступить по своему профилю, в торговый. У нас же здесь есть филиал. Я уже познакомился с преподавателями. Говорят, вали к нам, без экзаменов зачислим, за три года можно закончить...
— Ты, Сергей, как вижу, придерживаешься своей теории — вхождения в жизнь винтом, как ты говорил. А знаешь, винты тоже ломаются... Ты бы уж буравчиком, полегче...
— Да это не моя теория, земеля.
— Чья же?
— Это наследственное.
— Тогда неизлечимо.
— Ладно, посмотрим. Давай ближе к делу. Приедешь или нет?
— Нет, Серега, не смогу.
— Ну смотри... Будь здоров! А то посидели бы...
— Будь здоров! Очередной звонок.
— Это кто?
— Редакция, Зайцев.
— Гребнев говорит.
— А, здравствуй, Сан Саныч! Что хорошего?
— Хорошее настроение.
— По какой причине?
— По причине твоего фельетона, Петрович. Здорово ты разделал! Честно говоря, я не верил, что ты можешь так глубоко вковыряться в это дело. Главное, очень наглядно и доказательно выдал все махинации в литейке. У нас в цехе газету друг у друга рвут. Правда, еще не всех ты вывел на чистую воду...
— Будет еще, Сан Саныч. А в следующем номере о твоей бригаде материал дадим.
— Тоже фельетон?
— Нет, конечно.
— Тогда не стоит.
— Почему?
— Боюсь.
— Чего ты боишься?
— Боюсь, что вместо дела ты начнешь описывать глаза, мозолистые руки, перечислять ребятишек, даже жену упомянешь... Не любят у нас ребята этого...
— Нет, Сан Саныч, материал будет именно о деле, о вашем опыте. Чтобы для пользы другим.
— Ну, если для пользы другим — шуруй... Наши ребята тебе привет передают, сидят вот тут, обсуждают фельетон.