С левой стороны широкой, плотно утрамбованной дорожки смутно темнели высокие кусты георгинов. Уже умирающие, они все еще наполняли воздух острым и терпким запахом увядающей зелени. Запах этот напомнил Марине что-то очень дорогое, очень далекое, потерянное навсегда.
Если сесть вот на эту влажную скамью и закрыть глаза, то, может быть, воспоминание станет ярче? Может быть, снова почувствуешь на своей руке горячие пальцы Олега? И услышишь его голос?.. Что он говорил тогда, в тот последний вечер? Кажется, только одно слово: «прости…».
Нет, не надо… Она не будет вспоминать. Не должна. Все это было очень давно, в каком-то канувшем в века тысячелетии. А может быть — не было никогда… Лучше бы — не было…
Надо думать о другом. О том, что произошло сегодня. О том, что является ее жизнью теперь.
Еще час назад, открывая дверь кабинета начальника лагпункта и уже заранее настроенная враждебно против всего, что она могла там услышать, Марина не думала, что в лагерной ее жизни произойдут такие неожиданные и крутые перемены.
— …Значит, вы решили «уйти в свой угол», замкнуться в себе?
Капитан Белоненко сидел напротив Марины за небольшим письменным столом. От зеленого света настольной лампы лицо его казалось бледным и утомленным, а темные, почти сросшиеся брови придавали ему суровое и строгое выражение. Руки его спокойно лежали на большом листе серой бумаги, разграфленной красными и синими линиями.
Сверху было написано «График» и ниже еще что-то, чего Марина не смогла прочитать. Ходики на стене торопливо и деловито поддакивали тому, что говорил Белоненко: «так-так, так-так!».
— Не думаю, чтобы это было серьезно, — продолжал он. — Вы не сможете обойтись без людей, без общения с ними, без коллектива.
— Коллектив? — недружелюбно покосилась на начальника Марина. — Это вы называете коллективом? — Она невесело усмехнулась. — Это сброд какой-то…
Что-то дрогнуло в лице Белоненко, но сейчас же исчезло.
— Вы сказали — сброд?
Марина смутилась.
— Ну, может быть, я не совсем точно выразилась. Но все равно, назвать это коллективом нельзя.
— Почему? — Белоненко взял в руки синий карандаш и поставил его на стол острием вверх. — Если люди сообща делают все вместо полезное и разумное дело, то это — коллектив. А вы рассуждаете по этому поводу крайне поверхностно, не говоря уже о пренебрежительности, просто недостойной бывшей комсомолки.
«Ну, начинается… — тоскливо подумала Марина. — Теперь начнет о долге, о чести и сознательности…» Вслух она сказала:
— Кем я раньше была — теперь это совершенно неважно.
— Это было и есть самое важное. И забывать об этом вы не имеете права.
Марина пожала плечами, и Белоненко подметил это движение.
— Скажите, Воронова, кем вы считаете себя сейчас? — Он отложил карандаш в сторону.
— Сейчас? — слегка растерялась Марина. — Вы имеете в виду лагерь?
Он кивнул.
— Никем я себя сейчас не считаю. — Марина почувствовала, что в ней нарастает глухое раздражение. Она так и знала, что этот человек обязательно начнет «копаться в ее душе», — недаром она наслышалась о нем разных чудес. Идя по вызову начальника, Марина внутренне приготовилась к обороне и заранее постаралась вооружиться мужеством и упрямством. «Все равно я ему не уступлю», — твердила она себе, хотя почти не представляла, в чем именно она готовилась не уступать ему.
— Преступницей я себя считать не могу, а честным человеком меня здесь никто не признает. Значит, я — никто, вернее — ничто.
— Ну, это, знаете ли, пустые разговоры. Человек не может быть никем. И вам стоит об этом подумать. Когда вы — сами для себя, а не для меня — понимаете? — определите, кто же вы сейчас, у вас все сразу станет на свои места. Может быть, тогда и свои слова о «сброде» возьмете обратно. Кстати, как вы думаете, когда они стали «сбродом»? Пусть это будет условным названием… Люди эти пришли сюда к нам с воли, где находились среди честных и порядочных граждан. Что же они, как только переступили ворота лагеря, так сразу и стали сбродом?
— Нет, конечно, — неуверенно проговорила Марина. — Ведь осуждены они были до того, как попали сюда.
Белоненко встал и, заложив руки за ремень гимнастерки, стал прохаживаться по тесному кабинету. «У него хорошая спортивная фигура, — неожиданно подумала Марина и тут же с досадой остановила себя: — Уместно ли это сейчас?».
— Следовательно, — размеренным тоном продолжал Белоненко, — тем, что вы называете сбродом, они стали еще на свободе?