— Ну, а что мы предложим королю Георгу? — спросил Менсдорф.
— По‑моему, — сказал Мейзенбуг, — за ганноверский союз следует предложить прусскую Вестфалию и Гольштейн, при благоприятном исходе войны. Мы приобретем этим путем сильную позицию на севере, и таким образом увеличенный Ганновер никогда не смог бы установить дружеские отношения с Пруссией и совершенно перешел бы на нашу сторону.
— Раздел медвежьей шкуры, обладатель которой еще ходит по лесу, — сказал Менсдорф. — Ну, составьте заодно и об этом записку, я покажу ее государю, хотя и сомневаюсь, чтобы ганноверский король стал подвергать свою страну такой опасности из‑за таких перспектив.
— Мы должны дать ему средства встретить опасность лицом к лицу. У нас на севере есть бригада Калика, мы можем предоставить ее в его распоряжение и фельдмаршала Габленца в придачу.
— Наших лучших солдат, — вставил граф Менсдорф. — Впрочем, ведь он стоит на очень важном посту. Ну, а если король Георг ничего этого не примет?
— Тогда, — сказал Мейзенбуг, — обстоятельства заговорят сами за себя. Колебание графа Платена, если тот не захочет сделать решительного шага ни в ту, ни в другую сторону, вызовет недоразумение и недоверие, и приведет наконец к такому положению, которое вынудит Пруссию резко обойтись с Ганновером. Подобный шаг заденет гордость короля и свяжет на севере значительные прусские силы, между тем как мы будем оставаться свободными от всяких обязательств относительно Ганновера, — прибавил Мейзенбуг, усмехаясь. — Однако в Берлине очень сильно ухаживают за Ганновером, — продолжал он, — и когда там был граф Платен, заходила даже речь о семейном союзе.
— Да? — спросил, оживляясь, Менсдорф. — Каком именно?
Мейзенбуг вынул из портфеля письмо и подал его министру, отметив предварительно ногтем одно место.
— Граф Платен пояснил графу Ингельгейму, что он может быть уверен — из этого ничего не выйдет, — сказал Мейзенбуг, потирая руки, пока министр читал, — а в Берлине у нас есть совершенно нам преданный Штокгаузен, который сумеет помешать всякому соглашению.
— Итак, господа, — сказал граф Менсдорф, вставая и возвращая письмо Мейзенбугу, — вы теперь знаете намерения Его Величества; принимайтесь же скорее за работу. Мы с вами еще увидимся у графини?
Оба советника низко поклонились и вышли из комнаты.
Граф Менсдорф с минуту посидел в своем кресле в глубоком раздумье. На черты его легла мрачная серьезность, а взгляд, оторвавшись от ближайшей обстановки, потерялся, казалось, в далеких пространствах.
Затем он медленно поднял голову, окинул взглядом большой полутемный кабинет и проговорил медленно:
— О вы, великие люди, которые здесь, под этими сводами, стояли на страже величия Австрии! Если б вы могли быть на моем месте! Я охотно готов обнажить меч за свое отечество, но править кормилом государства в этом море подводных камней мне не под силу — я вижу перед собой бездну, на краю которой стоит моя милая Австрия, но не могу ее удержать, не могу и оставить места, возлагающего на меня всю ответственность. Я вынужден выжидать на своем посту, потому что я солдат, хотя и не могу действовать как солдат…
Он снова погрузился в глубокую думу.
Вдруг раздался легкий стук у внутренней двери кабинета, и почти непосредственно вслед за этим вошли два мальчика, лет восьми и пяти, сперва осторожно и застенчиво, но, увидев, что граф один, они радостно бросились к нему и обступили его кресло.
Граф Менсдорф вышел из забытья, лицо его прояснилось, и он, улыбаясь, обнял обоих мальчиков.
— Ведь мы еще тебя сегодня не видели, папа! — сказал младший. — И все ждали, когда можно будет проститься с тобой! Покойной ночи, милый папа, — мы должны сейчас идти спать, мы очень устали!
Граф Менсдорф нежно погладил детей по волосам и, притянув к себе поближе, поцеловал обоих в чистые белые лобики.
— Спокойной ночи, дети мои, — произнес он нежно, — благодарю, что дождались меня, — надеюсь, вы весь день были умны и прилежны?
— О да, папа! — отвечали оба мальчика с гордой уверенностью. — Нам иначе не позволили бы посидеть подольше и прийти к тебе!
Глаза министра засветились весело и ласково, и кто бы увидел его сидящим теперь в кресле, обнявшим руками мальчиков и глядевшим на них смеющимися глазами и с кроткой нежностью в лице, тот не поверил бы, что это тот самый человек, который избран судьбой вести великую державу к решительному кризису и приготовить Германии страшную, кровавую катастрофу.
— Спите спокойно, детки, — сказал граф Менсдорф, — да благословит вас Бог! — Он еще раз поцеловал их и, перекрестив, нежно проводил глазами до дверей, но когда они вышли, лицо его снова подернулось тенью.