В постановлении, среди прочего, указывалось:
"Тов. Жуков в бытность главнокомом группы советских оккупационных войск в Германии допустил поступки, позорящие высокое звание члена ВКП(б) и честь командира Советской Армии. Будучи обеспечен со стороны государства всем необходимым, тов. Жуков злоупотреблял своим служебным положением, встал на путь мародёрства, занявшись присвоением и вывозом из Германии для личных нужд большого количества различных ценностей. В этих целях т. Жуков, давши волю безудержной тяге к стяжательству, использовал своих подчинённых, которые, угодничая перед ним, шли на явные преступления... Будучи вызван в комиссию для дачи объяснений, т. Жуков вёл себя неподобающим для члена партии и командира Советской Армии образом, в объяснениях был неискренним и пытался всячески скрыть и замазать факты своего антипартийного поведения. Указанные выше поступки и поведение Жукова на комиссии характеризуют его как человека, опустившегося в политическом и моральном отношении..."
И маршал Жуков вскоре переводится из Одессы в Свердловск, командовать Уральским военным округом. Его явно не желали долго держать на одном месте, чтобы здесь он не успевал обрастать каким-то своим собственным окружением.
Речь в данном случае не идет о том, справедливы были эти обвинения или нет. В данном случае важно то, что против него со стороны МГБ велся постоянный прессинг, в процессе которого в ход шли любые средства. Не только политического, но и чисто бытового характера. Здесь все шло в ход. Все имело значение для его политической дискредитации. И в этом качестве оно работало как одно из средств "большой охоты" Абакумова.
Почему? Все просто. Если Сталин однажды не поверил Абакумову в "заговор Жукова" по той причине, что хорошо изучил того за годы войны, то надо было показать ему Жукова с разных других сторон. Чтобы зародить у него мысль, что не так уж хорошо он изучил ранее своего маршала. Что Жуков и в этом был "такой"... И в том был "сякой"... И там бы "этакий"... То есть, постоянное выявление в нем "непартийных" черт, ранее неизвестных, должно было, при всем их убожестве с точки зрения политической, создавать иную почву общего отношения к нему Сталина. С тем, чтобы переменить его взгляд на Жукова. Количество, в данном случае, должно было неизбежно перерасти в качество. Вода - она, как известно, точит все.
Вот тогда в дело должны было вступить и материалы прослушивания командования Приволжского военного округа. И их показания на маршала Жукова. Заметим, что от июня 1946 года, когда Жуков был снят со своих высоких постов и отправлен служить в Одесский военный округ, до июля 1946 года, когда из армии был уволен генерал Рыбальченко, прошел всего один месяц.
А пока в дело шли попутные обвинения маршала Жукова, показывающие его "истинное партийное лицо". Это и копание в его личной жизни, и пресловутое "трофейное дело". Сюда же можно отнести новое дело, итогом которого и явилась пресловутая "справка о панфиловцах".
Обратим внимание на такую подробность. "Справка" эта не появилась из пустоты. Она была изначально основана на достаточно обычном деле, раскрученном "органами"до огромных масштабов. Отталкивалась эта справка от вполне конкретного дела на сержанта Добробабина, обвинявшегося в службе в германской вспомогательной полиции. И только. Но в конкретном деле конкретного полицая не было, да и не могло быть, никаких следственных действий по поводу подвига 28 панфиловцев. Потому что этот подвиг не имел никакого отношения к значительно более поздней службе одного из участников боя в германской полиции.
Одновременно с этим интересен тот факт, что дела против бывших полицаев, старост и иных пособниках оккупантам расследовали всегда органы госбезопасности. Это была именно их сфера деятельности. Прокуратура осуществляла по этим делам общий надзор, что на практике выливалось в то, что ее обычно просто информировали о ходе следствия. И только.
Интересно и то, что военная прокуратура на то и военная, что обычно вела дела в отношении военнослужащих. Добробабин же к моменту ареста давно уже был из армии демобилизован и являлся к моменту ареста вполне себе штатским лицом.
Кстати, и на обложке первого тома уголовного дела на Добробабина имеется запись "УКГБ УССР по Харьковской области". Это означает, что хранилось оно в архиве этого ведомства, а не в архиве военной прокуратуры, что косвенно подтверждает его непростую подследственность. Но в данном случае конкретно делом Добробабина МГБ заниматься почему-то не стало, а передало его в военную прокуратуру.
При этом мнением о том, что это дело военная прокуратура отобрала у МГБ, думаю, следует пренебречь, в силу несопоставимости значения и веса этих двух организаций. Поэтому ясно, что передача этого дела должна была быть проведена на абсолютно добровольной основе. Но добровольность эта должна была означать, что это Абакумов предложил Афанасьеву вести дело на панфиловцев. Почему?
Дело в том, что военная прокуратура, занявшись не только делом Добробабина, но и "расследованием" подвига 28 панфиловцев, и без того явно превысила свои полномочия. Не ее было дело оценивать его обстоятельства. И уж тем более, оценивать правильность газетных публикаций. Это в чистом виде было прерогативой Главного политического управления Советской Армии. Но еще больше это несоответствие темы с полномочиями должно было броситься в глаза, если бы "расследование" обстоятельств подвига двадцати восьми панфиловцев провело вдруг МГБ, которое вообще было от этой темы совсем уже далеко. Поскольку в этом деле ни шпионов, ни заговорщиков, ни "врагов народа" не было по определению. Здесь к Абакумову могли появиться неудобные для него вопросы со стороны партийного руководства - Сталина или того же Жданова.
Поэтому для того, чтобы вырастить уголовное дело в отношении одного человека до расследования такого государственного масштаба, подследственность его МГБ не годилась. Нужно было другое ведомство.
Имеющиеся мнения о том, что сама по себе эта справка явилась плодом излишнего личного усердия Главного военного прокурора Афанасьева, решившего безнаказанно пнуть опального маршала Жукова, для любого человека, знакомого с нравами высокопоставленной номенклатуры того времени, не убедительны. Для высоких чиновников, тем более силовых органов и структур, наиболее ценимым качеством была их исполнительность. Инициатива могла поощряться, конечно. Но только в рамках поставленной задачи. Все, что сверх поставленных задач, полагалось вышестоящим руководством следствием недостаточной загруженности. То есть, выставляло таких чиновников бездельниками, которые от излишнего количества свободного времени могли себе позволить умствования на посторонние темы. Это со временем врастало в плоть и кровь, становилось не просто привычкой, но образом жизни.
Очевидно, что и в данном случае Главный военный прокурор Афанасьев не проявлял здесь свою личную инициативу. В этом деле он отрабатывал заказ. Работал в кооперации с кем-то. Указать нам на заказчика этого его "творения" может как раз нацеленность его "справки" на компрометацию маршала Жукова. Учитывая же тот факт, что дело Добробабина, легшего в основу "расследования о раздувании подвига панфиловцев", оказалось в ведении не МГБ, а Военной прокуратуры, то обстоятельство это показывает как минимум на кооперацию усилий этих двух правоохранительных органов.
То есть, с самого начала планировалось использовать "дело полицая Добробабина", преобразовав его в "дело 28 панфиловцев". А еще точнее, в очередное "дело маршала Жукова". Кроме того, обвинения МГБ в адрес маршала Жукова по другим поводам подкреплялись обвинениями вроде бы другого независимого органа следствия. Что должно было придать совокупности обвинений против него некий общий налет достоверности и объективности.