"Примерно 23 - 24 ноября 1941 года я вместе с военным корреспондентом газеты "Комсомольская правда" Чернышевым был в штабе 16 армии... При выходе из штаба армии мы встретили комиссара 8-й панфиловской дивизии Егорова, который рассказал о чрезвычайно тяжелой обстановке на фронте и сообщил, что наши люди геройски дерутся на всех участках. В частности, Егоров привел пример геройского боя одной роты с немецкими танками, на рубеж роты наступало 54 танка, и рота их задержала, часть уничтожив. Егоров сам не был участником боя, а рассказывал со слов комиссара полка, который также не участвовал в бою с немецкими танками... Егоров порекомендовал написать в газете о героическом бое роты с танками противника, предварительно познакомившись с политдонесением, поступившим из полка..."
Так получается из самой этой справки, что ни Коротеев, ни Кривицкий ничего не выдумывали о бое. Коротеев и Чернышов эти сведения получили от комиссара дивизии Егорова. И рассказал им Егоров на основании политдонесения, полученного от комиссара полка.
Что же касается подчеркнутого прокурорами обстоятельства: "...Егоров сам не был участником боя, а рассказывал со слов комиссара полка, который также не участвовал в бою с немецкими танками...", то многозначительность этой обличительной фразы шита опять-таки белыми нитками. Комиссар полка, а уж тем более комиссар дивизии, по определению не могут быть личными свидетелями каждого конкретного боя. Даже исходя из того простого обстоятельства, что полоса обороны и полка, и, тем более, дивизии составляла многие километры. Десятки километров. Где физически невозможно находиться везде одновременно. Не говоря о том, что каждый из них имел свой круг прямых и непосредственных обязанностей, за которые отвечал по законам военного времени. У одного была дивизия, у другого - полк.
Поэтому, естественно, каждый из них судил об обстановке по докладу нижестоящих политработников. Уж такие вещи военному прокурору положено было бы знать. Он и знал, конечно. Но уж очень надо было, чтобы материал носил обвинительный характер. Поэтому даже о такой простой и обычной вещи надо было сказать именно так. Обличительно.
Следующие обличения:
"... В политдонесении говорилось о бое пятой роты с танками противника и о том, что рота стояла "насмерть" - погибла, но не отошла, и только два человека оказались предателями, подняли руки, чтобы сдаться немцам, но они были уничтожены нашими бойцами. В донесении не говорилось о количестве бойцов роты, погибших в этом бою, и не упоминалось их фамилий. Этого мы не установили и из разговоров с командиром полка. Пробраться в полк было невозможно, и Егоров не советовал нам пытаться проникнуть в полк..."
Так полк был разбит (это сам Афанасьев пишет в этой же справке), его бойцов в этот момент собирали по лесам командиры и политработники. Им было до корреспондентов? Интервью давать? Да и Егоров сам не имел тогда связи с полком. Более того. Тогда и штаб дивизии ожидал, что немцы вот-вот появятся у их расположения. В тот момент не появились. Потому, что нашлось, кому этих немцев где-то остановить. Но то, что связь с полком не могли пока установить связные от самой дивизии, тем более не смогли бы сделать двое репортеров. Да и куда корреспондентам ехать? Наугад? В леса? В плен к немцам? Поэтому Егоров ехать туда и "не рекомендовал".
Снова показания Коротеева.
"... По приезде в Москву я доложил редактору газеты "Красная звезда" Ортенбергу обстановку, рассказал о бое роты с танками противника. Ортенберг меня спросил, сколько же людей было в роте. Я ему ответил, что состав роты, видимо, был неполный, примерно человек 30-40; я сказал также, что из этих людей двое оказались предателями... Я не знал, что готовилась передовая на эту тему, но Ортенберг меня еще раз вызывал и спрашивал, сколько людей было в роте. Я ему ответил, что примерно 30 человек. Таким образом, и появилось количество сражавшихся 28 человек, так как из 30 двое оказались предателями. Ортенберг говорил, что о двух предателях писать нельзя, и, видимо, посоветовавшись с кем-то, решил в передовой написать только об одном предателе.
27 ноября 1941 года в газете была напечатана моя короткая корреспонденция, а 28 ноября в "Красной звезде" была напечатана передовая "Завещание 28 павших героев", написанная Кривицким..."
То есть, в самой этой справке черным по белому говорится о том, что Кривицкий ничего не выдумывал, как это утверждают Фоксолл и Мироненко. Кривицкому о бое сообщил главный редактор Ортенберг. Ортенбергу сообщил корреспондент газеты Коротеев. Коротееву сообщил комиссар дивизии Егоров. Егорову доложил комиссар полка. Комиссар полка сообщил о бое, который произошел на самом деле.
"...Допрошенный по настоящему делу Кривицкий показал, что когда редактор "Красной звезды" Ортенберг предложил ему написать передовую, помещенную в газете от 28 ноября 1941 года, то сам Ортенберг назвал число сражавшихся с танками противника гвардейцев-панфиловцев - 28.
Откуда Ортенберг взял эти цифру, Кривицкий не знает, и только на основании разговоров с Ортенбергом он написал передовую, озаглавив ее "Завещание 28 павших героев". Когда стало известно, что место, где происходил бой, освобождено от немцев, Кривицкий по поручению Ортенберга выезжал к разъезду Дубосеково. Вместе с командиром полка Капровым, комиссаром Мухамедьяровым и командиром 4 роты Гундиловичем Кривицкий выезжал на место боя, где они обнаружили под снегом три трупа наших бойцов. Однако на вопрос Кривицкого о фамилиях павших героев Капров не смог ответить:
"Капров мне не назвал фамилий, а поручил это сделать Мухамедьярову и Гундиловичу, которые составили список, взяв сведения с какой-то ведомости или списка..."
"С какой-то", это намекается, что с потолка. Опять же, учитывая обвинительный характер материала, это должно было дать дополнительную окраску остальным обвинениям.
На самом деле, репортерам вовсе не обязательно было знать точные списки подразделений, поэтому им эти списки и не показали. Они спросили фамилии. Им эти фамилии дали. На основании документов. То, что в списке были перечислены фамилии тех, кто дрался под Дубосековым, доказывает тот факт, что в этом списке был политрук Клочков, тело которого уже позднее было найдено и опознано именно на поле боя под Дубосеково.
Иначе говоря, Гундилович дал Кривицкому подлинные фамилии бойцов взвода, державшего оборону под Дубосеково.
Еще раз. Это важно. Никто факт боя не придумывал. Никто не придумывал фамилии солдат, дравшихся под Дубосековым. Эти фамилии бойцов были представлены командиром их роты. Разговаривая с корреспондентом, он не мог не понимать, что их имена появятся в одной из наиболее читаемых в стране газет. А значит, они будут прославлены, а возможно и награждены. Поэтому, смею предположить, что назвал он не первых попавшихся, а, как любой командир в подобной ситуации, наиболее, на его взгляд, отличившихся. В конце-концов именно ему было лучше знать, кто был достоин упоминания в газете. Тем более, что все они на тот момент считались погибшими.
Таким образом, мы видим, что и факт боя под Дубосеково имел место на самом деле, и имена его участников были названы наиболее сведущим в этом человеком. Самим командиром роты, державшей оборону на этом участке. Именно это является главным во всей этой истории. Подлинность самого боя. А значит, и подлинность совершенного тогда подвига.
То, что по его поводу было потом понаписано и приукрашено, это, простите, к факту жертвенного подвига, совершенного тогда этими людьми, никакого отношения не имеет. Так всегда было и будет. Одни подвиги совершают, другие эти подвиги воспевают. Насколько удачно, это уже другой вопрос. Не имеющий абсолютно никакого отношения к честной стойкости павших.