— Берите его, ребята.
Милиционеры двинулись к Феде. Тот резко отскочил на другой край ямы и воскликнул:
— Ладно, ладно, заберите! Больно оно мне нужно! Уже и пошутить нельзя прямо!
Порывшись за пазухой, он сунул Дежкиной в руку золотой зубной протез.
— Ну вот и славно. — Клавдия передала протез Левинсону. — Больше ничего?
— Ничего… — Втянув голову поглубже в воротник, могильщик отошел в сторону. — Твою мать, пашешь тут, пашешь как дурак…
Два черепа торчали из земли. Один из них тоскливо смотрел в небо пустыми глазницами. Второй уткнулся носом в землю.
— Ты их не переворачивал? — Левинсон, взяв из рук у милиционера большой фонарь, внимательно рассматривал яму. — Они точно так лежали?
— Точно так, — сердито буркнул Федька. — Как лопатой ногу подцепил, так осторожно копать начал.
— Вот эту ногу? — Левинсон посветил фонарем на торчащую из земли берцовую кость.
— Ага, эту самую. — Федя нервно сглотнул. — Ну, я ее как сковырнул, дальше стал руками разгребать. Смотрю — что-то больно много костей для одного получается, да и мелко пока. Два метра положено, а тут и полутора нету.
— Да, тут и полутора нету. — Левинсон, крякнув, поднялся с корточек. — Интересно, интересно. Что скажешь, Дежкина?
— Пусть Калашникова скажет. — Клава огляделась по сторонам. — Ира, ты где?
Ира стояла возле милицейского «уазика» и любезничала со старшиной.
— Калашникова, подойди сюда, будь так любезна! — строго крикнула Клавдия.
— Я? — Ирина грациозно оторвалась от машины и подошла к яме. — Вы меня звали?
— Ирочка… — Клава крепко взяла ее за руку и тихо, чтобы никто не услышал, сказала: — Ты сюда работать приехала? Так будь любезна работать. А то вылетишь со стажировки, как пробка. Все поняла?
— Да, поняла. — Ира опустила голову.
— Вот и отлично. — Дежкина отпустила ее руку.
— Вон он! — закричал вдруг могильщик, и Клава вздрогнула. — Этот самый!
Радостный, как будто опознал вора, Федька тыкал пальцем в высокого седого мужчину, направлявшегося в их сторону. От этого крика мужчина замедлил шаг и остановился. Испугался, скорее всего. К нему тут же двинулся Порогин и кто-то из милиционеров.
— Это тот, Бербрайер, — пояснила сторожиха. — Марк Борисович. Сын, наверное. — Она глянула на вывернутое надгробие. — Верно. Этот Борис Моисеевич. Точно, отец…
— Ну наконец, дождались! — проворчал Федор, когда в прихожей хлопнула входная дверь. — Дорогая, ты как раз к ужину успела. Все горячее, с пылу с жару.
Клава, не раздеваясь, вошла на кухню, плюхнулась в кресло и уронила голову мужу на плечо.
— Феденька, ты же умный, хороший, чуткий, ты же все понимаешь. Мама устала, мама сегодня так много работала. Мама совсем не виновата.
— Не виновата она, конечно… — Федя нехотя чмокнул ее в макушку. — А мама помнит, какой сегодня день?
— «Девушка, вы не подскажете, как пройти к Большому театру? Девушка, а он правда большой?..» — Клава улыбнулась своим воспоминаниям. — Я тебя тогда еще на другом конце улицы заметила, как ты на меня пялился. Интересно, думаю, как этот знакомиться будет. Что-нибудь интересное придумает, или как все?
— Ну и как?
— Фантазия — не самый большой твой козырь. — Клавдия вынула из кармана небольшую коробочку и положила ее перед Федей. — Я тебя очень люблю. Все еще.
— И я тебя. — Федя нежно обнял ее и поцеловал. Распаковал подарок и даже присвистнул от восхищения. — Ух ты, мама дорогая, давно такую хотел. Сколько ж такое чудо стоит?
Это была немецкая электробритва. Жутко дорогая, Клава копила на нее еще с прошлого лета.
— Неважно. — Она обняла мужа за шею. — Дорогому человеку — дорогие подарки.
— У меня для тебя тоже подарок, — сказал он и широко улыбнулся.
— Ну наконец-то! — радостно воскликнула Клавдия и принялась целовать раскрасневшегося мужа. — Наконец ты вставил зубы. Сколько лет. Вот это подарок, вот это спасибо!
Она уже три года не могла уговорить Федора вставить два выпавших зуба. Он, как узнал, сколько это будет стоить, сказал, что лучше купит две покрышки для машины.
— Ну ладно тебе, Клав. — Федя смущенно заморгал. — Ну что тут такого. Ну вставил и вставил. Пойдем лучше в комнату, я ужин приготовил.
— Сейчас, я только разденусь и руки помою. — Клава нехотя выбралась из кресла и поплелась в прихожую.
Ужин был невкусный. Отбивные оказались пережарены, салат пересолен, вино совсем не подходило к мясу, а кофе, который Федя вызвался сварить сам, пить было вообще невозможно.