– Он назначил мне встречу на восемь сорок пять, – сказал Дельмон.
– А мне на девять, – сказала Мари-Поль с грудным смехом, по-прежнему не отрывая от Дельмона своих ласковых затуманенных очей. Бедняга, говорят, не лишен способностей, но уж видик у него – лицо без возраста, пергаментная кожа, узкая грудь, черный плохо сшитый костюм. – Уже без пяти девять, – продолжала Мари-Поль дружеским, но деловым тоном, – а я, к несчастью, с девяти тридцати занята. Вы надолго его задержите?
– Ни в коем случае, – сказал Дельмон.
Он спрашивал себя, не намекает ли Лагардет, что он мог бы уступить ей очередь.
– Я тоже, – сказала Мари-Поль. – В сущности, у меня пятиминутный разговор, самое большее. Вы знаете, – продолжала она, с наивным видом поднимая брови и доверчиво глядя на Дельмона голубыми очами, – мой руководитель очень доволен тем, как продвигается диссертация, и он рассчитывает предложить Консультативному совету мою кандидатуру на пост штатного преподавателя, я пришла только попросить Рансе поддержать его предложение.
Она замолчала, по-прежнему не отрывая от Дельмона своего прозрачного взора. Вот видите, какова она: сама откровенность, сама непосредственность, ничего не таит. Она всегда говорит все, все. Дельмон опустил глаза, удивленный совпадением. Он был в том же положении, что Мари-Поль, и тоже пришел просить Рансе поддержать его кандидатуру на должность штатного преподавателя.
– Ну что же, – сказал он, делая усилие быть любезным, – я полагаю, Рансе даст вам зеленую улицу.
Он тут же упрекнул себя за эту услужливость. В плане профессиональном Лагардет ставилась другими ассистентами не очень-то высоко. Часто отсутствовала. Сказывалась больной в день экзаменов. Не слишком охотно брала на себя дополнительную нагрузку. Дельмон подумал: какая нелепая система! Почему вопросы продвижения должен решать Рансе единолично, а не преподаватели отделения все вместе? Кому о тебе судить, как не товарищам по работе?
– Совершенно не представляю себе, каковы мои шансы на успех, – сказала Мари-Поль, улыбаясь с очаровательной непосредственностью. – Думаю, что в целом Рансе мной доволен, но, в конце концов, я в Нантере всего два года.
– Но я тоже, – сказал Дельмон машинально. – С шестьдесят шестого.
– Правда? А я считала, вы раньше.
– Нет, нет, – сказал Дельмон. – Мы пришли в одно время, в октябре шестьдесят шестого. – Он задумчиво продолжал: – Вы полагаете, что в данном случае это может играть роль?
Мари-Поль поправила свой зеленый с золотом шарф.
– Не знаю, – сказала она все так же доверительно, по-прежнему не отрывая от Дельмона своих нежных простодушных глаз, точно собиралась с минуты на минуту совершенно ему открыться. – Видите ли, – продолжала она в новом приливе откровенности, – я сама задаю себе этот вопрос. Рансе может счесть, что двух лет ассистентства недостаточно, чтобы стать штатным преподавателем.
– Он вам что-нибудь говорил по этому поводу? – сказал Дельмон, стараясь не выказать своего страха.
– Нет. По правде говоря, ничего. Я просто задаю себе этот вопрос, и все.
– А, понятно, – с облегчением сказал Дельмон.
В голове Мари-Поль что-то щелкнуло, где-то вспыхнул красный огонек, и, не переставая одарять Дельмона своим затуманенным взором, но успевая при этом окинуть быстрым взглядом студентов, которые проходили мимо по коридору или останавливались около доски объявлений, она подумала, да уж не метит ли случайно и он сам?
– Ну, а вы, – сказала она вкрадчиво. – Как ваша диссертация, двигается?
– Да, да, – сказал Дельмон, отворачиваясь.
– Начали уже писать?
– Да.
– О, я вами восхищаюсь, – сказала она, обращая к нему свое нежное лицо, точно она сама еще не написала ни строчки. – Сколько страниц?
– Да есть малая толика, – сказал Дельмон.
Она поправила шарф проверенным жестом. Недотепа, он выдал себя. Ему даже невдомек, что лучший способ что-нибудь скрыть – доверительность, откровенность и как можно больше деталей. Слегка склонившись к нему и самозабвенно пожирая его своими затуманенными очами, она колебалась, взвешивала. Если учесть то, что она сейчас узнала, не проиграет ли она, разговаривая с Рансе после Дельмона? Ведь число вакансий штатных преподавателей, в конце концов, ограниченно.
В этот момент раскрылась дверь лифта, появился Рансе. Он вышел один, с портфелем в правой руке, остановился, откинул назад голову, обвел глазами Лагардет, Дельмона, студентов, столпившихся у доски объявлений. После этой торжественной паузы он вступил в свое отделение, как король в свое королевство. Это был человек среднего роста, подтянутый, без единого седого волоса, темно-каштановая шевелюра, жесткая и вьющаяся, окаймляла его изрезанное глубокими морщинами лицо с черными блестящими и беспокойными глазами, носом картошкой и большим толстогубым ртом; желтизна кожи, свойственная людям с больной печенью, неудачно подчеркивалась темно-коричневым костюмом и галстуком, выдержанным в тех же тонах. Едва завидев его, Лагардет без всякого предупреждения бросила Дельмона и кинулась к мэтру. Почтительно склонившись над ним (она была на полголовы выше), она стала торопливо говорить что-то, чего Дельмон не расслышал, меж тем как Рансе, величественный и благожелательный, одобрительно кивал, улыбаясь своим большим ртом. Прошло несколько секунд, потом Рансе неторопливо направился к своему кабинету, подталкиваемый неотступно следовавшей за ним Лагардет, которая склонялась над ним с гибкостью лианы.
– Здравствуйте, Дельмон, – сказал он, останавливаясь.
– Здравствуйте, господин профессор, – сказал Дельмон.
Этот ритуал стеснял его, он находил его нелепым.
– Я прошу у вас извинения за опоздание, – сказал Рансе, перекладывая портфель в левую руку и учтиво протягивая правую Дельмону. – Господин декан задержал меня. И поскольку я уже злоупотребил вашей любезностью, не позволите ли вы мне принять Мари-Поль перед вами? У нее в половине десятого важная встреча, и она обещала мне, что будет кратка.
Дельмон посмотрел на Лагардет, но встретиться с ней взглядом ему не удалось. Она была полностью поглощена тем, что изливала на Рансе волны нежности и обожания из своих затуманенных очей. Рансе, обволакиваемый этой лаской, впрочем, не обращал на знаки поклонения никакого внимания. Он глядел в пол, ожидая с вежливым терпением ответа Дельмона, точно у того был какой-то выбор.
– Разумеется, господин профессор, – сказал Дельмон несколько холодно.
Рансе повернулся на каблуках и решительным шагом вошел в свой кабинет, Лагардет, согнувшись пополам, проследовала за ним.
– Как дела, старик? – сказал Даниель своим громовым голосом, надвигаясь тяжелым шагом на Дельмона из глубин коридора и протягивая ему свою широкую лапу.
Дельмон улыбнулся и дружески пожал ее. Внешность Даниеля совершенно не соответствовала его истинной сущности. Его голова финансовой акулы была устремлена вперед, тяжесть мясистого лица подчеркивал длинный крючковатый нос скупца, а между тем Даниель был на редкость бескорыстен, начисто чужд карьеристских помыслов и настолько презирал комфорт потребительского общества, что у него не было даже своей машины, – он приезжал в Нантер на метро, на поезде, в восторге от того, что может, по его словам, спокойно почитать.
– Плохо, – сказал Дельмон, – у меня была назначена встреча с Рансе, но Лагардет пролезла без очереди.
– Берегись Лагардет! – прогремел Даниель мелодраматическим басом, – Знаешь, как я ее называю? – продолжал он доверительным шепотом, слышным за двадцать метров: – Энзима!
Он громко захохотал. Дельмон глядел на него, не понимая.
– Энзима?
– Ну да, энзима, знаешь та, которая пожирает всю дрянь. – Он опять расхохотался, но вдруг затих. Он заметил напряженный и озабоченный вид Дельмона, взял его под руку и сказал на этот раз действительно тихо: – Старик, если тебе нужно чего-нибудь добиться от Рансе, действуй осторожно. Он на пределе. Взвинчен до последней степени. Травмирован «событиями».
– Будешь травмирован, если даже не пытаешься понять.
– О-о! – сказал Даниель. – Подозреваю, что ты неблагонадежен. Кто знает, уж не связан ли ты втайне с одной из пяти группок, которые подрывают основы?