«Может быть, и мне соврать: послал командир отряда в тыл за саперными лопатками. Еще лучше: в тыл врага… и вот только что к своим выбрался, ничего о своих не знаю… Нет, не одарен я талантом спасительного вранья. Нет, — ничего нельзя исправить».
До вечера тупо ходил по квартире. Дядя Миша и сейчас, казалось ему, передает какие-то тайные сообщения.
К вечеру инженер остыл. «Не сиди, иди и узнай, что там, на улицах, происходит…».
В город уже хлынули жители ленинградских пригородов. К тротуару приткнулся конский обоз. Часть лошадей распрягли и привязали к передку телег. На телегах мешки, узлы, на некоторых — дети. Около ворот стоит сельчанин в потерявшем всякий вид пиджаке.
— Друг, ты не скажешь, где найти дворника? — Ведерников пожал плечами. — Вот дела! Нас гонят с улицы, а во двор попасть не могу. Послушай, купи у меня муку-крупчатку! И горох у меня есть.
— Мне не нужно ни того, ни другого.
— Как не нужно? Пригодится. Самому, семье. Почему предлагаю? Потому что нет теперь у меня ни дома, ни хозяйства. Все, что было, бросил. Куда едем, где приткнемся — неизвестно. Конь еле ноги тащит. Посмотри на него!
Ведерников посмотрел, но ничего особенного в коне не заметил: грязный коняга, прижав уши, мотает торбу с сеном. И пошел дальше.
День заканчивался, люди возвращались с работы. Никто не останавливался у газетных щитов, плакатов, приказов. Газетные заголовки были те же: «Все для победы!», «Сделаем наш город непреступной крепостью!», но появились плакаты, подтверждающие простой факт: «Враг у ворот!».
Направился к Московскому вокзалу.
У входа на его территорию маячили воинские патрули. Ведерников хорошо знал этот район. На привокзальной улице выбрал высокий дом с широкими лестничными окнами, выходящими на подъездные пути к вокзалу.
Еще недавно поезда пригородного и дальнего следования приходили в город и отправлялись от перронов каждые полчаса, — сейчас же с высоты пятиэтажного дома он увидел на боковых путях лишь несколько сборных составов без паровозов. Там сновали люди. В некоторых теплушках топили печки. Разглядел козу, привязанную к вагону. На протянутых между вагонами веревках сушилось белье. Железная дорога была мертва. И хотя Ведерников помнил слова Ефима, он был потрясен. Это означало: железные дороги, ведущие в город, немцами перерезаны. Если автомобильные дороги тоже перекрыты, город окружен!
— Вам кого? — услышал он за спиной хриплый басок.
Ведерников обернулся, показав незажженную папиросу, спросил:
— У вас не будет спички?
— Вам кого, я спрашиваю, — повторил мужчина, выдвигаясь из дверей квартиры на лестницу.
Ведерников отмахнулся и стал спускаться к выходу.
— Нет, я вас так не отпущу! — жилец схватил Ведерникова за локоть.
Только теперь Ведерников разглядел этого человека в домашней куртке, из-под которой выглядывала белая майка, седые волосы на груди начинающего жиреть тела. Злые глаза были совсем рядом.
— Что вам надо? — спросил Ведерников чужим голосом. — Перестаньте меня держать! Я не обязан перед каждым отчитываться! Вы отпустите меня или нет?
Он говорил тихо, подавляя в себе страх и отвращение к этому человеку, который загнул за спину его руку.
— Не-е-ет, — сладким голосом протянул мужчина, — я вас так не отпущу.
— Вы пожилой человек, а, как ребенок, полагаете, что поймали шпиона. Я такой же шпион, как вы. Я спросил у вас спички…
Человек стоял на ступеньку выше. Удар головой пришелся ему как раз в лицо.
Ведерников оглянулся, когда оставил позади лестничный пролет: наверху человек двумя ладонями зажимал нос.
На улице завернул за угол, потом еще несколько раз менял направление. Теперь прохожие не казались ему такими безобидными. В каждом видел человека с пятого этажа, — прицепиться мог любой. Теперь он должен притворяться таким, как все.