Встреча с представителями «Creditanstalt-Bank» затянулась, и большинство присутствующих в комнате уже устало обвисли в креслах, как утомленные пятиклассники на уроке арифметики. К счастью, секретарша позвала меня к телефону, причем звонящий, похоже, произвел на нее глубокое впечатление. Это оказался представитель султана Сару. Мне было сообщено, что Его Величество со своей нареченной решили почтить нас своим присутствием на Dachgleiche в знак поддержки как австрийского народа, так и музея.
— И когда же Их Высочества присоединятся к нам? — спросил я.
— Волею Божьей, через неделю, — ответил мой собеседник. После этого я услышал зловещий негромкий щелчок, который издает телефон, когда нажата кнопка «пауза».
— Гарри, это ты?
— Боже ты мой, никак это Фанни Невилл собственной персоной. Как поживаете, моя королева?
— Не напрягай меня, Гарри. Я просто хотела увериться, что ты тоже там будешь. Нам с тобой нужно поговорить. Только не пытайся догадаться о чем, поскольку все равно ошибешься. Так ты будешь там или нет?
— Послушай, куколка, ведь это мое здание. Естественно, буду.
— Как Клэр?
— С ней все в порядке. Она тоже приедет на праздник. Молчание, продолжавшееся очень, очень долго.
— О чем ты хочешь со мной поговорить, Фанни? Когда мы встретились в последний раз, ты поставила мне подножку. И у меня создалось впечатление, что больше тебе сказать нечего.
— Тогда так оно и было, но теперь нам нужно кое-о-чем переговорить. Ладно, мне нужно идти. Нам пора уезжать отсюда. Я как-то не привыкла, чтобы меня бомбили в собственном доме.
Конец двадцатого века — эра Обездоленных. Раз за разом, Давиды — будь то северные вьетнамцы, Аятолла Хомейни, даже «Нью-Йорк Джетс», — побеждали Голиафов — армию Соединенных Штатов, шаха Ирана, «Балтимор Колтс» — громили налево и направо до тех пор, пока вообще не исчезло такое понятие, как «заранее предопределенный исход».
Сарийская армия громила бойцов сопротивления Ктулу во всех крупных сражениях на протяжении шести месяцев. Это было неоспоримо. Ктулу вроде бы пришло самое время тащить свою задницу обратно в горные логова и с тоской взирать оттуда на победителей. Это было бы разумно. Но как сказочная птица Феникс, повстанцы раз за разом возрождались из пепла и снова бросались в бой. Поначалу этого следовало ожидать — типичная для большинства революционеров готовность сражаться до конца, страсть и энтузиазм. Потом это стало досадным недоразумением — когда же эти ребята наконец сдадутся? Ведь мы же выиграли сражение, разве нет? В конце концов Феникс превратился в монстра из фильма ужасов, который, независимо от того, сколько раз его пристреливали/пыряли/сжигали, возрождался, каждый раз становясь сильнее, чем прежде. Они захватили Вади-Зехид, где вырезали всех до единого пленных, которых им удалось захватить. В Чеддии было еще хуже. Видимо, они, как и Мурнгин из Австралии, верили, что дух мертвого врага вселяется в тело убившего его человека, который от этого становится вдвое крупнее и сильнее. Когда один французский журналист узнал, что многие из ближайших приспешников Ктулу кастрировали себя в знак преданности вождю, все сразу вспомнили русскую секту скопцов или «белых голубей». Этакая милая маленькая секта, где ради веры мужчины лишали себя мужских причиндалов, а женщины отрезали себе груди. При этом сектанты утверждали, будто сделать это велел им Бог. Тот же самый журналист, перед тем как исчезнуть с концами при исключительно подозрительных обстоятельствах во время визита к Ктулу и его монстрам, задал вождю вопрос: как могут его бойцы поступать с собой таким варварским образом. «Есть только герои и мертвецы, мсье. Если вы знаете, что человек, с которым вам предстоит сражаться, убив вас, может съесть ваше тело, ваше желание биться с ним станет гораздо меньше, верно? Кроме того, наши враги вовсе не люди. Они — исчадия ада, семя мертвых, тянущееся к жизни». Если бы этот старый придурок стоял где-нибудь на углу нью-йоркской улицы и проповедовал то, что говорил в интервью, людям достаточно бы было лишь разок взглянуть на него, чтобы поспешить убраться подальше. Но здесь он был Ктулу, лидером победоносной войны против правительства Сару.
В Целль-ам-Зее, когда речь заходила о том, что натворит этот людоед, если когда-нибудь придет к власти, люди обычно опускали глаза или отворачивались так, будто кто-то внезапно испортил воздух. Мы-то знали, каковы будут последствия его победы, но кому же охота говорить об этом? Особенно при том, что именно мы строили гигантское здание для его противников, известных как семя мертвых. Когда сарийский посол в Катаре и вся его семья были расстреляны из пулемета прямо перед зданием тамошнего посольства, Палм отправился в Вену и вернулся с еще семью охранниками, которые якобы были специально обучены технике контринфильтрации. Их присутствие позволило нам ощутить себя одновременно и в большей безопасности, и более уязвимыми. На протяжении недели этих охранников почти никто не видел и не слышал. Палм заверил меня, что они лучшие в своем деле, но также и безмолвно дал понять, что не желал бы распространяться на их счет. Поэтому я заткнулся и продолжал работать.
Хазенхюттль так больше и не появлялся. Вечером накануне приезда Клэр я отправился к тому штабелю досок, где мы с ним разговаривали, и немного поболтал с ним, где бы он сейчас ни находился. Я сказал ему, что с каждым днем становлюсь все увереннее в отношении будущего музея. Я рассказывал ему о своих идеях и вопросах, возникших у меня во время чтения Корана и Библии, и о том, что собираюсь попросить Клэр жить со мной. Я делился с ним путанными обрывками мыслей и желаний, надежд и тревог. Закончив и почувствовав даже какое-то смущение от того, что говорил с призраком ангела, я вдруг понял, что почти ничем из всего этого не делился с Мортоном Палмом. И не потому, что мне не хотелось, или я пытался что-то от него скрыть. Просто не рассказывал, и все. Поднявшись с досок и отряхнув руки, я сказал своему невидимому Надзирателю: «Теперь, когда тебя нет, ты стал моим другом!»
Если бы я не уклонился, она угодила бы мне прямо по лицу. Это было похоже на прекрасную сцену из какого-то фильма — Кларк Гейбл note 81 ждет в аэропорту с букетом роз в руках, Кэрол Ломбард появляется в зале прибытия и, увидев его, широко улыбается. Дорогой! Они сливаются в поцелуе, затмевающем любые другие поцелуи. Только Кэрол не отвечает на поцелуй, а отвешивает тому, кто ее целует, звонкую пощечину.
Клэр появилась в зале, улыбающаяся и выглядящая просто потрясающе. Волосы ее стали короче, и она была в джинсах и бейсбольном жилете, подчеркивавшем ее длинные ноги и широкие плечи. Грима у нее на лице было больше, чем обычно. Я представил себе, как она стоит в крошечном туалете самолета, одной рукой накладывая тушь, а другой при этом опираясь о стену. Я представил себе ее кресло в самолете: никаких смятых пластиковых стаканчиков в кармашке сидения впереди, никакого скомканного одеяла на полу. Ее журнал или книжка — как новенькие, и лежат там, где надо. В этом вся Клэр. Она всегда была очень эмоциональной, но исключительно аккуратной. Она предпочитала яркие цвета и фасоны, но точно знала, как их использовать наилучшим образом.
— Привет, милая! — Я протянул ей букет, и в тот же момент она взмахнула рукой. Я уклонился. Мать время от времени, когда я особенно наглел, лупила меня ремнем, а приобретенные в детстве навыки остаются на всю жизнь. Клэр промахнулась, но я почувствовал на лице ветерок от пронесшейся совсем рядом ладони. Я подумал, что это шутка, но стоило мне приглядеться к ней, как я понял, что она вовсе не шутит.
Note81
Кларк Гейбл (полное имя Уильям Кларк Гейбл, 1901-1960)— знаменитый американский киноактер, идеал мужественности и романтизма. Наиболее известная роль — Ретт Батлер в «Унесенных ветром» (1939). Кэрол Ломбард (1908-1942) — его третья жена, также актриса, преимущественно комедийного репертуара. После ее смерти в авиакатастрофе Гейбл поступил на военную службу и до конца войны успел дослужиться до майора ВВС США. Последняя его роль — стареющий ковбой в фильме «Неудачники» (1961), съемки которого завершились за две недели до смерти Гейбла.